КРЕСТ―БЛАЖЕННЫЙ РАЙСКИЙ ЛУЧ

И в последние дни будут святые, только они не сотворят
знамений и чудес, а покроют себя смирением.
Святитель Никифор Цареградский

В 4 километрах от старинного русского города Тотьмы в лесу, на хуторе Внуково Вологодской области жил удивительный человек, к которому за советом и помощью ходили и местные жители  и приезжали из отдаленных уголков нашей Родины. 
Его звали Ливерий Семенович Дубровский. Сейчас он уже блаженно почил, но по просьбе многих людей мы решили собрать то, что видели сами и что говорили те, кто его хорошо знал про него.

1. Святое место пустым не бывает
2. «Все говорят: «юродивый», а он умнее всех нас»
3. Свеча земли Тотемской
4. Хранители веры
5. Собиратель Святынь
6. За старшего в доме
7. Необычное сватовство
8. «Золотая денежка»
9. Под покровом Семистрельницы
10. Подальше от людской чести
11. Россия возродится!!!
12. Воспоминания очевидцев

 Cвятое место пустым не бывает

О месте где он жил — хуторе Внуково Ливерий Семенович Дубровский часто говорил: «Здесь святое место – между двух монастырей». Действительно – эта земля некогда была монастырской. С одной стороны в 7 км был женский монастырь,  а дальше Дедов остров, там была Троицкая пустынь. «Неслучайно», говорят местные жители,  «у нас далеко в округе змей нет. А за шестьдесят километров на болоте полно гадюк, не зайдешь и в сапогах», это вымолил прп. Феодосий Тотемский, который тоже жил рядом.

Три острова омывают в этом месте воды большой русской реки Сухоны: один прозвали «Дедов», другой – «Бабий», а третий, маленький – «Внуков». В 1670 году пономарь Иоанн Иаковлев, собирая на Дедовом острове ягоды, увидел стоящий на древе образ Святой Троицы, с предстоящими Ей Божией Матерью и святыми. Обретенную икону он показал своему старцу, блаженному Андрею Тотемскому,  и тот благословил поставить на Дедовом острове часовню. Иоанн был рукоположен во иерея, принял постриг с именем Ионы, он построил на Дедовом острове часовню, поставил в ней обретенный образ, а рядом выкопал пещерку, в которой жил до конца своих дней. Вокруг него стала собираться братия, и так возник мужской монастырь – Свято-Троицкая пустынь.

В 1919 году на остров Дедов вселились коммунары. Восемнадцать лет спустя они разломали Троицкий храм, разрушили и Владимирскую церковь бывшей Богородской девичьей обители. По воспоминаниям А. А. Кузнецовой, «коммунисты разобрали ее на кирпичи и погрузили на баржу, чтобы увезти в Устюг. Но только отчалили, как дно баржи прорвалось, и все кирпичи тут же утонули».

Чудные церкви Тотьмы! Много сказано о вас восхищенных слов, много написано книг и снято фильмов, но как можно выразить словами человеческими Небесную красоту? Быть может, перед взором зодчих – бывалых моряков, возводивших на родной земле храмы Божии, плыли стройные корабли под белыми парусами, носившие имена христианских святых? Кудрявые «картуши»  плывут по стенам тотемских храмов, как облака над ковчегами спасения.

В 1930-х годах все церкви Тотьмы были закрыты и разорены. В Богоявленском соборе был устроен кинотеатр, в Георгиевской и Предтеченской церквях – гаражи, в Христорождественской – склад, в храмах Спасо-Суморина монастыря – общежития.  Колокольню в обители снесли, надгробия иноков и горожан, прославивших Тотьму , пустили на фундамент коммунальной бани.
В те годы разорение церквей шло по всей России. На родине Дубровских, на Поцком Погосте, Георгиевский храм был превращен в зерносклад, а два года спустя арестовали настоятеля Ильинской церкви, священника Константина Покровского, службы которого собирали полный храм. Его угнали в лагерь, откуда батюшка уже не вернулся.

Отец Ливерия, Симеон Феодорович устроился работать лесником: смотрел, чтобы рубка леса была правильной, да с помощью сыновей заготавливал кору , которую сдавал государству. Он хотел быть подальше от колхозной принудиловки, поэтому местные власти около десяти лет отказывались выделить Дубровским землю для приусадебного хозяйства. Лишь 25 июля 1941 года, после жалобы Семена Федоровича в наркомат земледелия, его семье все же предоставили пятнадцать соток земли.
Когда началась Великая Отечественная война, большинство Дубровских пошло защищать Родину. Семена Федоровича из-за травмы руки на фронт не взяли.  Как оказалось, именно это спасло жизнь многим семьям на хуторе. Несмотря на свою инвалидность, он был великолепным охотником и отстреливал в округе медведей, лосей, глухарей. Все мясо полагалось сдавать в заготконтору, а за него давали карточки на хлеб и крупу, но Семен тут же раздавал всю добытую дичь голодным семьям, особенно, где было много маленьких детей. «Родители Ливерия были людьми очень трудолюбивыми и отзывчивыми на чужую беду,─ вспоминает Михаил Константинович Дубровский.─ У Семена Федоровича для хранения мяса были выкопаны землянки, да не одна, а в разных местах. Дома хранить нельзя: власти прознают ─ арестуют. А он разносил мясо по хутору, в каждый дом. Детей у всех было много, а мужики на фронте. Вот – выкормил хутор, не дал с голоду помереть». Помогал ему в этом младший сын. В лесу Ливерий охранял порох отца, который тот прятал на берегу Черной речки, и который был на вес золота. Так еще в детстве Ливерий начал служить людям.

«Все говорят: «юродивый», а он умнее всех нас»

На праздник Покрова Пресвятой Богородицы 14 октября 1932 года у Симеона Феодоровича и Анны Лукьяновны Дубровских родился младший сын , получивший редкое имя – Ливерий.
Он рос подвижным и смышленым ребенком, физически очень крепким, однако с малых лет страдал эпилепсией. В желании помочь всем Ливерий был похож на отца, но было видно, что он не от мира сего (Ин. 15, 19).
В советской школе, открытой в селе на другой стороне Сухоны, Ливерий научился читать и писать, но проходил туда совсем недолго. Когда его стали принуждать вступать в пионеры, он отказался. Как-то раз, сильно устав, мальчик задремал за партой и учительница, разъярившись, с размаха ударила его дубовой линейкой по голове. Удар пришелся по виску, и Ливерий едва не умер. После этого приступы эпилепсии участились, и он был признан инвалидом. Когда в тот день сын Анны Лукьяновны, еле живой добрался до дома, она сказала: «Все, больше в эту школу не ходи».

Ливерий стал ходить к старцу. Николаю Константиновичу Трофимову – смиренном молитвеннике, принявшем на себя подвиг юродства во Христе, и имевшем дары прозорливости и исцеления.  Православные жители Тотьмы и окрестных сел с любовью звали его Николаюшкой. Он жил тогда на Сондуге, и Ливерий иногда ходил к нему за 70 верст. У старца он учился молитве, борьбе с греховными помыслами, слушал его рассказы о блаженном Прокопии Устюжском, преподобных Феодосии Тотемском и Вассиане Тиксненском.

Когда же Ливерий возвращался на хутор Внуково, то оказывался в окружении совсем других Дубровских – юных безбожников, которым внушалось отвращение и презрение к религии. «Мы с ребятами играли в «попа»,– вспоминает Михаил Константинович Дубровский.– Выбирали чурбан, который называли «попом». Ставили его на «на попа» и начинали пинать, бить битами. Гоняли от одного края хутора до другого, а затем обратно. Ливерий с нами никогда в эту игру не играл, грехом считал, и нас всех заставлял креститься. Мы смеялись над ним – называли его «святошей». А вот в прятки он играл с нами с удовольствием».

«Ливерий был очень странным, говорил, что я неправильно живу, потому что некрещеный,– рассказывает  Владимир Анатольевич Дубровский.– Много раз говорил, что надо покреститься, да время не то было – не так нас воспитывали».

Сверстники уговаривали его «стать как все», запугивали, иной раз и избивали. Но безуспешно. Ливерий часто уходил в чащу леса, где у него было тайное место молитвы.  «За хутором течет речка Черная, которая в Сухону впадает, и на этой речке посередине лежал большой камень, на котором он очень любил молиться. Там рядом отец его порох хранил,– рассказывает инокиня Ника (Власова).– Мы дети были и ходили туда ягоду собирать, а он то волком завоет, то медведем зарычит, чтобы ему там не мешали молиться. И мы оттуда бежать».

«Помню, я видел, как он водружал на очень высокую елку деревянный крест,– говорит Михаил Константинович Дубровский.–   Он прикреплял его железными веревочками. Другому ни за что бы на такую елку не залезть. Я бы, пожалуй, не рискнул, а он, еще и орудуя топориком, долез до самой вершины и водрузил крест, привязал, и очень быстро спустился. Весь лес вокруг хутора был в крестах.
Михаил  Климов из деревни Ярославиха рассказывает: «Я любил лес возле хутора Внуково. Грибов, ягод – без числа, не переносить. Я без креста в лес не ходил, да и мама у меня была верующая, молилась за меня. Но вот, что меня удивляло: и кто же у мелких березок, так аккуратно кресты заплетает? Оглянусь, место, ничего особенного – ни грибов, ни ягод, а березка сплетена прямо крестом. Встречал уже и большие такие березы. Один раз смотрю – а это Ливерий с хутора. Помолился и сказал: «Святое место». Я понял, что на дороге крест из камней – тоже его работа. Все говорят: «юродивый», а он умнее всех нас».

Свеча земли Тотемской

В стране победившего социализма лес был для многих исповедников веры Христовой единственным местом молитвы, а порой и Божественной Литургии. Лишь после войны для православных жителей Тотьмы разрешили открыть храм во имя Покрова Пресвятой Богородицы в селе Усть-Печенга.

Дивно белеет храм Покрова над Сухоной, в обрамлении густых лесов. Целых четыре десятилетия, с конца 1940-х до конца 1980-х годов эта церковь, великая в своей тихой красоте, была центром общественной молитвы всего Тотемского края. «Церковь Покрова да старец наш Николаюшка – этим мы и спасались»,– говорит о том времени жительница Тотьмы Александра Зыкова.

Летом 1945 года в Усть-Печенгу пришел странник, которого ждали годы, о приходе которого слезно молили Бога. Монахиня Сергия (в миру Фаина) (+2016) рассказывала: «Отец Николай Образцов был первым послевоенным священником, прямо из лагерей, как указ получил, так сразу к нам и пришел. Говорят, бабы на сенокосе были, лето, вдруг идет какой-то старичок, на босу ногу, лапотки в руке несет да узелок: «Мне бы как к церкви пройти»,–спрашивает. А бабы ему: «А ты кто, да откуда, уж больно худ, да и одежда рваная вся». «Да вот,– говорит,– священник ваш теперь буду, получил указ, будем церкву открывать». Бабы – в слезы, да неужто храм откроют».

Весной 1946 года на Пасхальную службу в Усть-Печенге собралось невиданное число богомольцев. «До сих пор с особым душевным трепетом вспоминают старожилы эту службу,– говорит иерей Серафим Розин, настоятель Покровского храма.– В завершение пасхального крестного хода священник должен обратиться к прихожанам с пасхальным приветствием: «Христос воскресе!« Все этого ждут, и ждут уже не один год. А батюшка молчит, не может сказать ни слова – залился слезами, и в ответ все прихожане плачут».   На эту Пасхальную службу пришел и Ливерий Дубровский. Он был поражен ее красотой.

С этого дня Ливерий на протяжении более сорока лет в любую погоду: в грязь, в мороз, в жару, выходил из дома, и шел за двадцать шесть километров ко всенощной, а возвращался после Литургии к вечеру следующего дня. «Ходил он берегом Сухоны, зная все тропинки,– говорит Михаил Константинович Дубровский.– Доходя до Дедова острова, где церковь была еще не совсем разрушена, Ливерий Семенович отдыхал и молился напротив храма. Затем Сухона делает поворот, и оттуда уже издали, за много километров, видна церковь Покрова. Он шел и молился».

Сложно представить себе трудность такой жизни, когда надо накормить скотину, подготовить и оставить ей корма и воды на два дня, а потом самому идти целый день, чтобы попасть на всенощную, попроситься на ночлег, помолиться и причаститься в храме, и идти обратно. А ведь когда Ливерий причащался, то по старинному русскому обычаю постился перед этим неделю, и в последний день почти ничего не ел, а проходил долгий путь.

Бывали случаи, когда дорога в храм становилась смертельно опасной. Но и тогда он не отступал от своего правила.

Зимой Ливерий ходил на службу на охотничьих лыжах, прямо по льду реки. В один из таких дней в леске между Бабьим и Дедовым островом притаился волк. Когда Ливерий поравнялся с тем местом, зверь бросился на него. На другом берегу реки строился Пятовский лесопункт, и рабочие на берегу делали бухты из бревен. Услышав крик отбивающегося человека, они схватили колья и прибежали на помощь. Юношу удалось отбить от волка, но тот сильно его поранил. Было и еще одно нападение, когда жизнь Ливерию спас отец. Однажды, когда молодой подвижник вышел на улицу, из укрытия выскочил и напал на него огромный волк. Началась борьба, и почему-то серый хищник не смог его сразу одолеть. Семен Федорович, услышав возню во дворе, выскочил с ружьем и застрелил волка. Ливерий вскоре поправился от ран, и стал дальше служить Богу.

Как-то весной, когда Ливерий был Усть-Печенге, по Сухоне тронулся ледоход, и переправляться через нее было смертельно опасно.  Перевезти юношу в лодке на другой берег никто не хотел, а ему надо было срочно возвращаться на хутор. Тогда он решился и стал перепрыгивать со льдины на льдину. В какой-то момент льдину, на которой стоял Ливерий, потащило по течению реки. Она ударялась о другие, разбивалась и плыла дальше. Потопление казалось неизбежным, и помочь в этой ситуации уже никто не мог. Тогда он взмолился Господу и Его Пречистой Матери, и через несколько километров льдину необъяснимым образом прибило к противоположному берегу, уже не очень далеко от хутора Внуково. Ливерию было в ту пору двадцать пять лет.

«Его на льдине на эту сторону перед самым домом прибило,– рассказывала Нина Феодоровна Дубровская.– Сходит и просфорочки несет. Мама, когда ей рассказали соседи, как он со льдины соскакивал, говорит: «Как это ты живой?«,– а он говорит,– «Я с Иисусом Христом шел, Господом«. Она в ужасе, а он удивляется: «Что тут странного? С помощью Божией ничего нет страшного«».

Так же, как юноша Ливерий, шли в храм Покрова на Сухоне, ставший духовным центром Тотемского края, многие православные. Шли за десятки километров.

«Усть-Печенгская церковь, как свеча, продолжает озарять светом Христова Евангелия и удовлетворять религиозные нужды притекающего к ней верующего населения»,– писал Святейшему Патриарху Алексию I епископ Вологодский и Череповецкий Гавриил. Со скорбью отмечал Владыка, что «смежные районы – Биряковский, Междуреченский, Сямженский, Бабушкинский, Тарногский, Нюксенский, Никольский, Кичменгско-Городецкий, расположенные к югу и северу от реки Сухоны на 10000 кв. километров, не имеют ни одного открытого храма».  Но, «несмотря на бездорожье в болотистых местностях, невзирая на созданные в сельских местностях условия, из-за которых верующие, занятые работой в колхозах, не всегда имеют возможность посещать храмы в воскресные дни,– у верующего простого народа сильно стремление к общественной молитве в храме».

«Кто только у нас из богомольцев не ночевал, всегда полная изба,– вспоминала одна из жительниц деревни Мыс, стоявшей через реку, напротив Покровской церкви Усть-Печенги.–  Мама никому не откажет. А все идут: «Где Марья Ивановна живет?«» Люди на Мысу были рады пустить к себе прихожего богомольца, давали ему лучшее место в доме, а сами спали на печи. Утром на лодке перевозили человека к храму.

«Ливерий тоже ночевал у нас. Как-то он зажег факел и пошел по деревне. Походил с факелом, а потом пожар был. Мы шли вокруг церкви с крестным ходом, всю церковь уже обошли, бежит дед Саша и кричит Тане: «Горим«. Она икону передала и побежала. А тут шел катер с лесом, и капитан увидел, что дом горит – дым из окна валил. Он прицепил помпу, стал заливать и потушил. Может, по молитвам Ливерия дом и остался невредим, он ведь заранее пожар предсказал».

Хранители веры

Господь даровал Ливерию благодатных наставников, подвизавшихся на земле Тотемской в те времена, когда исповедовать веру Христову считалось преступлением и безумием, и благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих (1 Кор. 1, 21).

Самым жданным гостем в Усть-Печенге в послевоенные годы был преосвященный Гавриил (Огородников), епископ Вологодский и Череповецкий. Это был истинный защитник своей паствы, который полагает жизнь свою за овец (Ин. 10, 11). «В те грозные антирелигиозные времена,– писал его воспитанник, митрофорный протоиерей Василий Чугунов ,– Владыке Гавриилу была присуща неустрашимость в делах служения и управления епархией».

Прежде он возглавлял Русскую Духовную миссию в Китае. Как истинный миссионер, Владыка Гавриил на каждом новом месте начинал свое служение с объезда епархии, что вызывало шок у уполномоченных по делам религии. Дело в том, что все епархии, на которые его ставили и с которых потом переводили: Владивостокская, Вологодская, Архангельская – были покрыты лагерями ГУЛАГа.

«Вступив в управление Архангельской епархией, Владыка решил совершить обширное путешествие по ее восточной части,– вспоминал отец Василий Чугунов.– Очень многие отговаривали его от этого рискованного в те времена мероприятия. Но Владыка Гавриил был непреклонен… Вокруг – зоны, колючая проволока, стрелки, собаки. В зоне за колючей проволокой трудится масса заключенных. Полураздетые по случаю жары, они что-то копают, пилят лес, таскают землю на носилках. Тучи оводов и мошкары вьются над их голыми спинами… Все спрашивают, зачем он приехал сюда. «Следую по следам святителя Стефана Пермского восстанавливать христианскую веру«,– отвечает Владыка».

На Вологодчине за 10 лет он не допустил закрытия ни одного храма. Есть свидетельства о благодатной силе его молитвы. В Астрахани, куда епископа Гавриила перевели в 1959 году, к Владыке подошла женщина с больным ребенком. Помолившись, он возложил на него руку и исцелил его. Там же он молитвой изгнал беса из одержимой, о чем стало широко известно, и власти потребовали убрать Владыку уже и из этой епархии.  Так под видом «строительства светлого будущего» враги веры служили князю тьмы.

Православные вологжане очень любили своего епископа, простого в обращении, молитвенного, всем сердцем болеющего об их скорбях. До нас дошли его отчеты в Патриархию, совершенно непохожие по стилю на рядовые документы. Это свидетельства о духовном подвиге современных Владыке Гавриилу священников, старцев, хранителей живой веры.

В Усть-Печенге он познакомился с духовным отцом юноши Ливерия – старцем Николаем, и в отчете Святейшему Патриарху за 1954 год свидетельствовал об обретенном сокровище:

«Выдающимся явлением в религиозной жизни Усть-Печенгского прихода, во главе которого стоит достойный протоиерей Геннадий Юрьев, следует признать подвижническую жизнь многолетнего молитвенника и душепопечителя старца Николая Константиновича Трофимова, бывшего псаломщика, 63 лет, живущего в г. Тотьме, о котором я упоминал в годовом отчете за 1951 год. Ранее он жил в деревне Сандоге, но его оттуда вывезли и одно время держали в доме душевнобольных в г. Кириллове. Где бы он ни находился, он привлекал к себе народ и в конце концов его привезли в Тотьму, где он в настоящее время живет в доме своего дальнего родственника.

Издалека приходят к старцу верующие люди за советом для разрешения своих житейских дел, другие обращаются к нему с просьбами помолиться об избавлении их от недугов. Без подобострастия и угодничества, всегда жизнерадостный, старец смиренно и ласково принимает посетителей. Больных утешает, вместе с ними молится об исцелении болящих, других наставляет и поучает, а иногда читает душеспасительные книги, всем советует ходить в церковь, а при прощании благословляет иконою».

Блаженный старец Николай Константинович Трофимов родился 17 февраля 1891 года (н. ст.) в семье учителя Чаловского земского училища Константина Трофимова . По линии матери Александры Николаевны (в девичестве Казанской), он происходил из старинного священнического рода.  На следующий год после рождения Николаюшки его отец скончался, и вдове с маленьким сыном на руках пришлось очень нелегко. Однако год спустя, 13 октября 1893 года, накануне праздника Покрова Божией Матери, Вологодское епархиальное попечительство о бедных духовного звания определило Александру Николаевну просфирней на Сондугу, где служил ее родитель-иерей. И Николаюшка стал расти при храме.

Когда отрок Николай подрос, дедушка отправил его учиться в Архангельскую школу псаломщиков. Окончив ее, 14-летний Николай был определен исполняющим дела псаломщика в Никольскую церковь села Ковда, стоящую на берегу Белого моря.  Здесь он стал опытным псаломщиком и прослужил 12 лет, а накануне революции попросил епархиальное начальство перевести его подальше от многолюдного ковдинского порта, на Заостровский погост, где возвышались церкви во имя Рождества Пресвятой Богородицы и Архангела Михаила.  В 1930 году безбожники превратили эти храмы в склады.

Николая Константиновича и Александру Николаевну за их принадлежность к Церкви Христовой лишили избирательных прав, а значит, и продуктовых карточек. Николай вернулся на Сондугу, где вскоре отошла ко Господу его родительница. Все монастыри и почти все храмы на Вологодчине были к тому моменту закрыты, и блаженный Николай стать жить и молиться в лесах. За это его не раз арестовывали, избивали, сажали вместе с психически больными, а он все время молился, помогал людям каяться и обращаться к Богу.

Ливерий Семенович рассказывал о своем учителе: «Был Николаюшка небольшого ростика, волосы черные до плеч, бородка клинышком, сам сухонький». Николаюшка всегда носил с собой Библию, часто ходил босиком, в белой рубашке из холста и в таких же белых штанах. Над ним насмехались люди, потерявшие веру, другие же, узнавая о силе молитвы Николая Константиновича, шли и ехали к нему за помощью со всех сторон.

«Перед тем как идти на войну,– вспоминает Серафима Никаноровна Цыбина,–  мужчины к Николаю заходили узнать, что с ними будет. Кого погладит по голове и скажет: «Скорого возвращения домой«,– это значило, что он прощался навсегда. Так и моего мужа гладил – как ушел на войну, так больше и не видела».

В то горькое время, когда почти во все дома Вологодской глубинки не вернулись мужья и отцы, человека не могло утешить обычное слово сочувствия, нужно было слово от Бога. И это слово блаженный старец произносил. Он возвещал волю Божию, как нужно жить, чтобы не погибнуть смертью телесной и духовной. «Много помощи и избавления от недугов и утешения в скорбях оказывает народу старец-молитвенник» ,– свидетельствовал епископ Гавриил.

Собиратель святынь

С малых лет Ливерий помогал родителям, жившим, по сути, натуральным хозяйством, да на скромный и очень непросто добываемый заработок егеря.

В послевоенные годы отец подвижника – легендарный «Француз», много потрудился, отстреливая расплодившихся волков, которых в 1940-е годы расплодилось очень много, поскольку все мужчины были на войне. Хищники резали колхозный скот, поэтому тогда лесников хорошо снабжали. Однако к началу 1950-х этому пришел конец. Было разрешено отстреливать только хищников, причем уничтожение волков стало оплачиваться лишь по количеству сданных шкур, тогда как многие из них, раненые дробью, убегая, не выживали. Зарабатывать охотой стало невозможно.  Чтобы как-то выживать, Дубровские создали бригаду по заготовке леса. Вот строки из договора, заключенного 15 июля 1950 года:

«Мы нижеподписавшиеся: управляющий Тотемским отделением Волоблторга Трофимов Н.Н., с одной стороны, и бригада рабочих: бригадир Дубровский Феодосий Андреевич, Дубровский Константин Антонович, Дубровский Семен Федорович и Дубровский Ливерий Семенович, с другой,– заключили договор о следующем: бригада обязуется в год с 01.07.50 по 01.07.51 заготовить дров для торга в районе речки Большая Черная 1200 кубометров складочных.  Породы деревьев должны быть хорошие и сплавлены по реке Черная. Для сплава заготовить ремжин 400 шт и гребней 300 шт для строительства запани на реке Черная. Приплавить дрова по реке Сухоне в г. Тотьма на берег затона выше р. Песьи Деньги и сдать».

Это была такая тяжкая работа, на которую не способен даже здоровый и выносливый человек. Бригада из четырех человек, двое из которых – инвалид-отец и инвалид-сын, обязаны были заготовить столько хороших бревен, что для перевозки их потребовался бы 171 грузовик «КамАЗ», и сплавить лес за 10 километров. На это у них было полгода, пока Сухона была свободной ото льда. Ежедневно Дубровские должны были заготавливать по кубометру леса каждый, обдирать его от веток и сплавлять по реке. За каждый приплавленный кубометр они получали по 22 рубля.

При таких трудах Ливерий не часто бывал у старца. Но наступали холода, по Сухоне шла шуга, и вскоре лыжи вновь несли его к блаженному Николаюшке и братьям во Христе.

Теперь у него было новое послушание. Во второй половине 1950-х годов власти стали опять разрушать храмы. «Ливерий по благословению старца стал ходить по тем местам, где церкви рушили,– вспоминает Михаил Константинович Дубровский.– Он ходил пешком за сто пятьдесят километров в Верховожье, Сямжу, в Кадников, Сокол, по заброшенным храмам, и собирал все, что не успели сжечь: книги, иконы, утварь церковную. А уж в своей округе на тридцать-пятьдесят километров – в Калинино, Вожбале, Погорелово,– везде был своим человеком. На Сондуге, где жил старец Николай, его встречали, как дорогого гостя, шапки перед ним снимали, встречали у калиток и рады были пригласить его на чай». Собирал Ливерий и то, что люди прятали по домам. В 1930-е годы церкви ломали, а камни и утварь свозили в Великий Устюг. Нередко баржи тонули, камни шли ко дну, а иконы всплывали, и их подбирали местные жители.

«Он мне наставления давал: «Собирай книги, молись: даже если даже камня на камне не будет, место это святое»»,– рассказывал Ливерий Семенович о своем старце. Николаюшка предупредил молодого подвижника, что за исполнение этого послушания у него будут большие скорби: «Пойдешь по трем путям, по трем дорогам, по трем делам, но родные братья тебя предадут. Будут предлагать тебе золото, но не соблазняйся. Кто был врагом, станет лучшим другом».

«И правда, пошел я в Верховажье, Ильинскую церковь посмотреть , да старых книг пособирать,– вспоминал Ливерий Семенович.– Возвращался домой, а брат двоюродный и предал. Рассказал, что я книги священные собираю. Хотели забрать в тюрьму, но взяла болезнь меня».

У молодого подвижника внезапно начались обмороки, и старец Николай благословил его ехать в Великий Устюг, сказав: «Святой Дух откроет болезнь твою». Ливерий послушно сел в Тотьме на пароход и поплыл в Великий Устюг. Когда он сидел на палубе, прилетел голубь. «Сел мне на голову и по виску долбит,– рассказывал он.– В Великом Устюге обратился я в больницу, и в указанном месте врачи нашли кисту».

Его срочно отправили на операцию в Вологду. Хирурги, осмотрев его, думали, что он, скорее всего, не выживет. В палате с ним лежало еще три человека. Ливерий молился, и услышал во сне голос: «Из твоей палаты двое выздоровеют, а двое умрут». После операции выжило двое, одним из которых был Л. С. Дубровский.

Милиция на время оставила его в покое, считая помешанным, а он продолжал исполнять благословение старца. После закрытия одного из храмов в конце 1950-х безбожники побросали иконы в реку. Придя к Николаюшке, Ливерий услышал: «На берегу у Ярославихи благодати много, сходи, забери иконы». Он понял, к кому надо идти.

Следующим утром пасечник, живший в деревне Ярославиха на берегу Сухоны, увидел у своей калитки невысокого молодого человека в пиджачке и кепке. Услышав об иконах, он стал все отрицать: за их хранение в те годы можно было получить срок. Но можно было и продать подороже. Тогда Ливерий стал упрашивать пчеловода продать ему иконы, предложив за них всю свою пенсию. Но тот все равно отказался. «Если продашь иконы, к тебе рой пчел прилетит»,– пообещал Ливерий. Тот только улыбнулся. Пчелы в голодные 1950-е годы были редкостью и стоили дорого, да и всякий пасечник – а Тотьма славится своим медом –  знает, что рой пчелы сам собой только в сказках прилетает. Но спустя несколько дней на пасеку действительно прилетел рой пчел. Ее хозяин был поражен, послал за Ливерием и продал ему иконы за символическую цену.

Николаюшка руководил Ливерием до самой своей кончины. Люди, приходившие за помощью к старцу, нередко встречали там его ученика, который, несмотря на молодой возраст, давал очень рассудительные ответы. 12 января 1958 года блаженный Николаюшка отошел ко Господу. Для Ливерия Семеновича, которому в ту пору исполнилось 25 лет, это была невосполнимая утрата. По воспоминаниям очевидцев, народу на похоронах старца было великое множество, «вся Тотьма на его могилку ходила»,  приехали люди со всех окрестных деревень и из дальних поселков. Он был погребен у алтарной стены  разрушенной Владимирской церкви Богородицкого девичьего монастыря. Всегда с любовью и радостью вспоминал Ливерий Семенович своего наставника. И, как истинный духовный сын, стал наследником его благодатных дарований.

Рассказывает Нина Николаевна Папылева, семью которой Ливерий Семенович спас от ограбления:

«Я знала его с детства. Родилась я на «Баржестрое» – это рабочий поселок, который находился за рекой Сухоной, напротив хутора Внуково. Моя семья часто встречалась с семьей Дубровских после войны. Они, хуторяне, переезжали на лодках в магазин за продуктами. А наша семья покупала у Дубровских молоко, у них почти в каждом доме была корова.

Одна семья на хуторе по своей доброте пустила к себе в дом пожить цыган. Однажды моя мама взяла молоко у мамы Ливерия, Анны Степановны, а цыганка попросила перевезти ее на другую сторону Сухоны на лодке. Мама не отказала. Цыганка пошла вместе с мамой и попросила заварку чая, потом еще чего-то попросила… Что было дальше мама очень плохо помнит. Сначала отдавала по одной вещи, потом были раскрыты сундуки. От матери, которая рано умерла, остались платки, шали, костюмы, которые тогда назывались «парами» и детское белье. Все выгребалось из сундуков. А мы лежим и плачем, маленькие еще были.

Каким образом нашу беду почувствовал Ливерий, неясно. Но срочно послал к нам свою сестру Маису, которая быстро переплыла Сухону на лодке. Вбегает – все вещи связаны в узлы, лежат посредине дома, сундуки пустые. Мама сидит на табуретке, опустив голову, мы плачем, а цыганке – наплевать. Маиса схватила ухват и сказала, что сейчас пойдет в милицию, если она – эта цыганка, не уберется. Цыганка подошла к маме, три раза хлопнула перед лицом и тут же удалилась.

Вот так благодаря Ливерию, его светлому уму, его близости к Богу, была спасена от ограбления наша семья».

За старшего в доме

В 1962 году скончался родитель Ливерия, Семен Федорович Дубровский.  То было время новых гонений на Православную веру, а параллельно вожди советской элиты – наследники «пламенных революционеров», вновь взялись за русское крестьянство, теперь уже колхозное, но хранившее нравственные принципы, заложенные верой в Бога. Вновь закрывались храмы, а под лозунгом «укрупнения» (или, как говорят в наши дни, «оптимизации») стали опустошаться десятки тысяч «неперспективных» русских деревень. Так же и с хутора Внуково молодежь побежала в бетонные муравейники городов.

Прошло совсем немного времени, и Ливерий стал за старшего в доме. Брат Борис уехал в Новосибирскую область, брат Николай, отслужил во флоте, женился, но вскоре утонул,  а сестра Маиса  переехала на другую сторону Сухоны и жила в поселке Советский.

Забота о престарелой матери легла на плечи сына-инвалида. «Для окружающих он был странным и многие серьезно его не воспринимали, даже нередко подсмеивались. Но все уважали его за трудолюбие»,– вспоминает Любовь Романовская. Ливерий трудился от зари до зари. Вставал очень рано. Как светать начнет в 4-5 часов, он уже на ногах. Мать и сын Дубровские держали коз, домашнюю птицу, другую живность. Всех надо было наносить вдоволь воды, накормить, убрать навоз. Он спускался и поднимался с коромыслом на высокий берег Сухоны, вниз и вверх по 15 метров, и до реки и обратно метров 200. Затем набирал из колодца воды для себя и матери. После этого начинались походы в сарай за сеном. Когда скотина была накормлена, из поленницы приносились дрова для печки, Анна Лукьяновна начинала печь хлеб и готовить еду, а Ливерий с топором и пилой шел в лес. Найдя упавший сухостой, обрубал сучья, пилил, притаскивал к дому, колол, складывал дрова под навес. Все лето напролет на полянках близ хутора Внуково, где некогда были «закосцы» монастыря, Ливерием выкашивалась трава, которая сушилась и укладывалась на зиму в сарай.

Скудость их питания скрашивало то, что Ливерий был отличным рыбаком. Он любил рыбачить на Черной речке: в половодье она сильно разливалась, и с Сухоны заходила рыба: щука, сорошка, ельцы. Ливерий, как и многие тотьмичи, ловил рыбу с помощью приспособлений, называемых на Русском Севере «мордами».  «Мы, ребята, воровали у него эту рыбу из «морд»,– вспоминает Михаил Константинович Дубровский,–  но он никогда не сетовал, даже был рад. Он всю жизнь ни на кого не обижался никогда».

После кончины Семена Федоровича у сына и вдовы уже не получалось сдавать в заготконтору столько коры с деревьев, как прежде. Анна Лукьяновна иногда упрекала сына, что денег нет, и хорошо бы подработать в городе или в колхозе… Но Ливерий не хотел идти в мир.

Конец ее упрекам пришел на Страстной Седмице. Приближалась Святая Пасха, а  денег на муку и сахар для куличей не было. Ливерий Семенович скорбел, что ему нечем порадовать мать, и в надежде, что ему дадут в долг, отправился в магазин, молясь в пути по заповеди Божией: Возложи на Господа заботы твои, и Он поддержит тебя (Пс. 54, 23).

«По дороге он увидел пушистого зверька с дорогим мехом  то ли норку, то ли выдру ,– рассказывает Николай Леонидович Мараков.– Ливерий зверька перекрестил и сразу пошел домой за ружьем. Вернулся, а зверек на том же месте сидит. Все знали, что он никогда ни в кого не стрелял. Я потом его и спрашиваю: «Так ты стрелял, что ли, в зверька?» «Нет»,– отвечает,– «я его прикладом стукнул». Принес добычу домой, матери: «Вот, нам Господь послал подарок». Пошли в магазин, сдали туда мех. И  денег им дали, и муки на праздник».

После этого происшествия Анна Лукьяновна больше никогда не упрекала сына, что он не ищет работу.

Однажды, взвалив на спину стог сена, Ливерий так надорвал спину, что от сильной боли не мог ни согнуться, ни разогнуться. Он понимал, что в лесу на хуторе с больной спиной не выжить, да и на службу в храм не пойдешь. Молодой подвижник стал призывать на помощь святых врачей Косму и Дамиана. Во время болезни он увидел сон. Угодники Божии подошли к нему и, сильно ударив его по спине, сказали: «Свари кашу и отнеси ее в храм, поешь кашу сам и угости ее братьев, помолились нам, Косме и Дамиану, и исцелишься». Тяжек был путь до Усть-Печенги, но обратно он пришел уже здоровым, и на другой день скосил целую пожню.

Жизнь Ливерия Дубровского, по наружности одинокого, больного, презираемого многими людьми за веру в Бога, протекала по слову Господа: Много скорбей у праведного, и от всех их избавит его Господь  (Пс.33, 20). Все свои надежды он возлагал единственно на Бога, Его Пречистую Матерь и святых угодников.

И упование его не было посрамлено. Ливерий Семенович рассказывал, что в один из дней, посвященных молитве, он увидел на своем любимом камне на Черной речке слова, как бы начертанные золотыми буквами: «Молись Богу – это твое здоровье и счастье». С того времени Ливерий сильно изменился. Вероятно, именно тогда он получил дар непрестанной молитвы, в которой Господь открывал ему Свою волю.

Люди в округе стали примечать, что если Ливерий, который все молчит да крестится, что-то говорит – слова его сбываются. И потянулись на хутор Внуково люди, попавшие в беду, унылые, обездоленные, увечные. А особенно местные бабушки: как что у кого пропадет – первым делом бегут сюда, к Ливерию.

«Ему приходилось трудиться в поте лица с утра до поздней ночи. Но нужно было еще выделить время и для молитвы, и для приема людей, которые шли и ехали к нему за помощью,– вспоминает Любовь Романовская.– Он мог долго молча сидеть, не проронив ни слова, и начинал говорить, только когда его спрашивали. Обычным его словом было: «Помолиться надо, помолитесь и откроется». Говорил все больше притчами, да намеками. Иногда гостей встречал на дороге и говорил: «Знаю, ко мне идете», и называл им причину, по которой они к нему пришли. Гостей, конечно же, это повергало в шок. Откуда он мог знать, что они идут именно к нему, а главное – о цели их визита?»

Необычное сватовство

Истинные старцы никогда не хотят быть старцами. Вскоре внимание людей и невозможность молиться столько, сколько требовала боголюбивая душа Ливерия Семеновича, стали сильно его смущать.

Ему было уже 30 лет. На руках у него была старая мать, но он задумал сразу после ее смерти уйти в лес и отшельничать, как древние подвижники, или как его блаженный старец Николай. Построить себе там келью и тихо, ничем не развлекаясь, жить в тайге, ловить рыбу и молиться. В Вологодских краях много нетронутых лесных озер, куда не так легко добраться, а в 1960-х годах их было еще больше.

Но главное – не своя воля, а воля Божия, знание и исполнение которой дороже всего. Ни благословения, ни явного указания на отшельничество у Ливерия не было. Припоминалось ему и сказанное прозорливым Николаюшкой, что он будет женат, но с женой проживет как брат с сестрой. Смущало его и то, что с ним нередко случались приступы эпилепсии, когда он мог упасть в самом неподходящем месте и прийти в себя только через несколько минут.

Он долго молился, чтобы Господь открыл ему Свою волю. И вот однажды ночью, задремав, увидел во сне святого апостола Иоанна Богослова. Как рассказывал Ливерий Семенович, апостол сказал ему, чтобы он не уходил в лес, но взял себе жену, и даже указал из какого места. Ливерий проснулся радостный, умиротворенный: такова была воля Божия. Видимо, ему надо было помогать людям, а не отшельничать. Быстро бы нашли его в лесу в те времена, посадили в психбольницу и применяли «шоковые методы». Мог бы он и умереть в лесу во время приступа эпилепсии. Однажды приступ случился у Ливерия Семеновича прямо в лодке посередине реки, и он стал падать в воду. Слава Богу, его поймала жена и положила на дно лодки приходить в себя.

Нина Феодоровна Дубровская уже отошла в мир иной к своему незабвенному Ливерке, но несколько лет назад она очень ярко описала обстоятельства их знакомства и необычного сватовства:

«Мы с мамой жили в Брусенце, Нюксенского района.  Держали поросенка месяцев семь, зарезали его к Пасхе и мясо положили в подвал. Несколько  дней туда не ходили, а потом было Благовещение. Мама говорит мне:  «Сходи-ка в погреб». Я ушла в погреб, а оттуда иду как невольница, ноги у меня как подкосило, что говорить, я не знаю, как маме все сказать. Только подхожу к погребу, а на улице два кусочка мяса небольшие лежат. Специально положили на улице, чтобы собаки не лаяли, да и собака всего одна в деревне была, у соседа. А нашего мяса нет совсем, поросенка унесли. А время-то было очень непростое, голодное.

Пошла я на работу, хоть и праздник, а надо. Я работала в колхозе. А в колхозе как в армии: хочешь, не хочешь – выполняй. Бригадир скажет: «Сегодня Троица – так это не праздник», и мы все равно работаем. Направили  нас навоз возить. Я запрягла свою Корюху. Кто постарше – те накидывают, а молодые возят на конях. Бабы и говорят: «Федоровна обычно веселая, а  сегодня какая-то расстроенная». «Да, вот,–  говорю,– украли поросенка нашего». Все меня жалеют, а помочь никто не может.

А мама у меня верующая была сильно. «Поезжай,– говорит,– в церковь». «Мам,– отвечаю,– тут будет завтра в колхозе собрание, так ты на него останешься, а я съезжу». И поехала я на пароходе в церковь. Такая  расстроенная поехала, думаю: «Помолюсь, будет легче». В Усть-Печенгу, в храм Покрова поехала… Еду, а старушки разговаривают – я слышу хорошо – что вот, есть парень, все он может сказывать, все угадывает. Я  и думаю: «Как бы узнать чего у этого парня?» Правда, я и так догадывалась, что это Тамарка украла. Она бедней всех в деревне жила, только мужиков меняла. Четыре у нее мужа было по очереди. Что-нибудь не понравится – выгонит его, и все. А они у нее не работающие были, вот она и жила одним днем. Нам так жить нельзя. Сегодня есть, да чтоб и завтра было, а если крещеный кто придет, чтоб было чем угостить.

Я в храме помолилась, и мне легче стало. Пока молилась, поняла, что этого парня надо найти, съездить к нему и спросить, кто у нас поросенка украл. Где живет он, мне бабушки подсказали.

И поехала я сразу оттуда к нему… Нашла дом, а Ливерия не было. Он уехал на лодке в Карегу, далеко за Тотьму. Кору с деревьев добывали, а он возил. Он три рейса в день делал на веслах в эту Карегу. Туда, вниз по течению, да хоть с грузом, лодка быстрей идет, легче. А обратно – против воды. Бойкий он был.

А матушка Ливерьева дома была – Анна, свекровь моя будущая. Увидела в окошко: «Господь гостью,– говорит,– дал. Сейчас самовар согреем». А я: «Тетушка, тетушка (не матушкой тогда звала) я только из столовой!» Обманула, конечно. Сама первый раз в Тотьме. Я рассказываю, как живу, какие у нас заработки в колхозе. Она все глядит на меня. «Ну вот,– говорит,– такую девушку парень мой рад будет увидеть». А я думаю: «Что – парень, я пришла по делу, а тут: парень, девушка! Я не женихов пришла тут выбирать». «А вы по какому делу пришли-то? Из-за мяса?» – «А, из-за мяса, да!»

Потом Ливерий идет. Со мной не поздоровался. Устал уж, три рейса сделал. Как же он устал! Прошел, поглядел на меня так, искоса, а я уже после церкви, мне легче стало.  Я сижу расстроенная, но не реву, ничего. Он прошел, лег на койку. Лежит, нет-нет, да на меня взглянет. Матушка опять самовар ставит. Согрела самовар шестилитровый. На стол поставила. Она быстрая была такая.

Ливерий помолился, за стол сел. И у меня спрашивает: «Со скорбью приехала?» Я: «Да, да». Лишнего  не говорила. Аккуратно так говорю. А Ливерий говорит: «На какую женщину вы думаете с мамой, то это она взяла. А что ты хочешь с ней сделать?» «А ничего, Ливерий, я вот сейчас в храме помолилась, так мне Господь легче уж дал. Ничего». Он говорит: «У вас было и будет, а у нее правая рука заболит и желудок. Она не одна, с мужчиной была». Про Тамарку-то сказал: не одна, а с дядей. У ее матери был брат родной. Они вдвоем с ним и воровали ночью.

Ну, он мне все и сказал – всю правду. И сколько в школу ходила, что четыре класса закончила. Мама все за скотиной меня отправляла следить, а сама по селу сено развозила. Ну, и «сегодня в школу не ходи»,– говорит. «Правда,– говорю,– поучилась мало, но расписаться могу, а вот в директорши не пускают все равно».

Поговорили мы так с ним, а потом все правда оказалась, Тамара мясо взяла. У ее матери был брат родной, Александр. Они вдвоем с ним и воровали ночью. Потом они семнадцать лет в тюрьме сидели, и у нее потом желудок болел, и рука заболела. Тамара недавно умерла.

А еще, когда я у Ливерия пошла руки мыть к умывальнику, он подошел сзади и стукнул меня по спине, не сильно, но больно. А у меня как раз спина болела давно, но я старалась никому об этом не говорить. Стукнул, и как раз по больному месту. «Ну,– думаю,– заигрывает со мной, я к нему по делу пришла, мясо пропало, а он заигрывает». А он на меня посмотрел и говорит: «Ты про это не думай, это не так». «Ну,– думаю,– все притчами говорит, и не поймешь, что сказать хочет». А потом поехала домой, а спина-то моя не болит совсем. Исцелил меня Ливерий. А про Тамару еще сказал: «Ты ее не обличай, она сама перестанет. Она потом к вам еще заход сделает, воровать придет».

Промучались мы с мамой всю зиму, мясо украли, тяжело жить было, но все перемогли.

Прошла зима. А мы без всякой задней мысли. У нас погреб – наверху потолочек, чтобы картошка не проросла. Так она возле нашей картошечки питалась, эта Тамара. Натащит, наворует, сколь ей надо. Я как-то пришла с работы, а мама говорит: «Тамарка ходит что-то у погреба». Я вышла, говорю: «Тамара, чего ты тут у погреба ищешь?» «Я,– говорит,– Эдика жду». Это мужчину так ее звали.

А я пошла домой и говорю: «Мама, я картошки наложу и вынесу ей». Пошла к погребу, а картошка у нас повытаскана из ямы. И я накладываю ведро – тогда были большие пятнадцатилитровые ведра. Наложила. «Во-первых, здравствуйте. Во-вторых, вот, Тамара Ивановна, я принесла вам картошки, ешьте, а не будет отдать, спрашивайте. А так, своей рукой, нельзя,– говорю.– У нас не общая с вами картошка, не ваша и наша насыпана». Она ничего мне не ответила, и я ничего ей больше не сказала. Ушла она, и с того времени я не ее видела.

А с Ливерием мы потом в храме на праздники встречались. Проходит какое-то время, и он сам к нам в гости зашел. На самолете прилетел, на небольшом «кукурузнике».

Мы с мамой шли с работы вечером – лен убирали с поля в колхозе. Я говорю: «Мама, стоит мужчина у крыльца». Подходим, поздоровались. Это был Ливерий в сером плаще. Тогда был день Иоанна Богослова. Посидели, поговорили. Они выпили с мамой немножко, а я не пила, нисколько. Ливерий и говорит моей матушке: «Иоанн Богослов открыл мне вашу дочь замуж взять. Откажется – покается». Ну, я думаю: «Что это такое, что за загадка-то?» А мама задумалась, тоже помолилась, видимо, и говорит: «С Богом!» «Вот, мама,– говорю,– ты меня просватала, а у меня-то, у невесты, даже не спрашивала, хочу я или нет». И он потом ничего не сказал такого, быстро побежал на пароход.

Проходит какое-то время, мама утром помолилась, а потом мне говорит: «Езжай к нему, чего ты тут сидишь. Если он серьезно, то езжай, он не курит, матом не ругается, не пьет, езжай». Так меня и просватали, и я поехала.

В шестьдесят шестом мы с Ливерием расписались, 12 или 13-го октября, а 14-го уже Покров,– вспоминала Нина Феодоровна.–  Помню, шли мы с ним в храм. Я говорю: «Ливерка, не отставай!» А он: «Давай помедленней». Он не может так быстро идти, как я, а я «моторю» на все пары. Пока я его дожидалась, я давай петь:

К Тебе о Дева Пресвятая

иду я, грешная, с мольбой.

И пред Тобою, Преблагая

скорбь изолью души моёй.

Как я томлюсь, как я страдаю

под тяжким бременем грехов,

Тебе Владычице взываю:

«Возьми меня под свой Покров!»

Пропела я это, а Ливерке так это понравилось, что он потом меня постоянно просил повторять. Так вот мы и шли с ним с молитвой, хорошо, а в церкви как хорошо было! А ведь ходили очень далеко в церковь. Венчались мы в Москве, в Елоховском соборе.  А потом я три года все горевала. Все мне хотелось детей, а он сказал: «Нет, будем людям служить»».

Когда Нина услышала это от Ливерия, она поначалу пришла в ужас. Больше всего ее расстраивало то, что по документам она была жена, а он категорически сказал, что будут они жить как брат с сестрой в девстве до конца своих дней – по примеру праведного Иоанна Кронштадского, в первый же день брака сказавшего своей названной жене Елисавете: «Счастливых семей, Лиза, и без нас много. А мы с тобою давай посвятим себя на служение Богу».

Однажды Нина решилась как-нибудь вечером незаметно от него сбежать, но Ливерий все понял, подошел к ней и предупредил, что ничего хорошего у нее от этого бегства не будет.  Сказал: «Если уйдешь, будешь несчастлива всю жизнь». Она задумалась, помолилась, и решила остаться с ним.

Вся их дальнейшая жизнь была почти непрерывным тяжелым трудом, частой молитвой и заботой о людях, приходящих «к непростому человеку» на заброшенный хутор Внуково.

«Золотая денежка»

В 1960-70-х годах Нина работала в колхозе, где за горячий  характер и трудолюбие ее звали «Моторкой», и уважительно – Федоровной. От природы очень умная, быстрая и с замечательной памятью, она и от всех требовала четкости и быстроты. А если что-то было не так, начинала наводить порядок.

«Ливерий на ту сторону Сухоны меня перевезет, и я в колхоз, а он на хуторе оставался, работы там хватало,– рассказывала она.– Я там бывала на разных работах: ребят-то после войны не было, чтобы нам помогать. Женщины делали все». Она умела и на тракторе пахать, и лошадь запрячь, и моторную лодку завести, и против течения Сухоны на ней уплыть. И на бензоколонке работала, и сторожила склады с сельхозтехникой на берегу реки. А труды по хозяйству на хуторе долгое время были уделом Ливерия. Но некоторое время и он работал – охранял склад с порохом на другой стороне реки. «Часто возвращался и избитый, и израненный (нос у него даже сломан был),– рассказывает инокиня Ника (Власова).– Но многое бывало с ним такого, что иначе, как чудом, не назовешь. Иной раз, плывет он на лодочке через Сухону и спит, и лодка пристанет к берегу, а как он доплыл, никто не знает. Один раз приплыл вообще на дырявой лодке, полной воды».

В 1970-х годах число людей, приходивших к крыльцу его дома, начало все более и более расти. В этом невысоком, щуплом, но очень подвижном человеке в военных сапогах, старом потертом пиджаке и кепке, внешне совершенно непохожем на православного старца, было то, чего искали измученные скорбями и грехами души: безошибочное знание воли Божией. Часто к нему шли, как к последней надежде.

«Как-то люди приехали, говорят: «Бабушка потерялась»,– рассказывала Нина Феодоровна.– А Ливерий отвечает: «В лесу не ищите, ее в лесу нет. В песке ищите возле дороги, за год найдете»». Женщина эта была еще не старая. У нее умер брат, поехала она на похороны. Машин нет, а тут стоит КамАЗ, в нем два мужика сидят. Она подошла, попросила подвезти – согласились. Сумка у нее была в руках, колбаса да съестное, на похороны ехала. Они сначала просто сумку отнять хотели, а когда она стала кричать, то и убили. Они грунт возили, дорогу подсыпали. С КамАЗа ее сбросили и песком засыпали. Так и нашли в песке, через год. Убийц наказали».

«Все в округе знали, что он человек особенный и шли к нему с вопросами. К нам переходило все Бабушкино »,– вспоминала Нина Феодоровна. О молитвенном даре Ливерия Семеновича знали и на родине его предков – в Кокшеньге. Не раз к нему приезжали за помощью из деревни Шарабудрино (ныне Каплинской), где его звали «Ливерюшкой».

В 1976 году скончалась матушка подвижника, Анна Степановна Дубровская. После ее кончины Нина Федоровна стала безотлучно жить на хуторе: ведь у старца бывали приступы, он мог упасть где угодно, и в тот момент ее помощь была незаменима. Не раз названная жена Ливерия на своих руках выносила его на воздух, спасая ему жизнь. Однако внешние их отношения обескураживали многих. Особенно почитателей старца.

«Нина Федоровна смиряла его самым буквальным образом,– вспоминает Михаил Константинович Дубровский.– Мы однажды видели у себя из окна, как они носили сено в сарай. Мать Ливерия наложила ему на веревку охапку сена. Завязав веревку, хотела поднять сыну ношу. Откуда ни возьмись, налетела, как ветер, Нина, вырвала у него ношу, развязала веревку и добавила еще порядочную охапку,  завязала,  и помогла сзади поднять. В руках у нее были грабли. Толкнув его граблями в спину, она побежала загребать, даже не оглянувшись. Ливерий от толчка в спину упал с тяжелой ношей на камни. Постояв немного, перекрестившись и помолясь, стал подниматься и, шатаясь, пошел к дому. Никогда он не перечил ей. Смирение, терпение вырабатывал. А Нину Федоровну называл «золотая денежка»».

«Ливерий был очень терпеливым человеком, а Нина Федоровна, наоборот, очень неспокойной,– рассказывает Татьяна Леонидовна Кузьмина.– Она частенько его бранила, он все время молчал. Ливерий говорил, что Бог послал ему жену для смирения».

До женитьбы он старался не есть мяса, но потом Нина Феодоровна ему это не разрешила, и он послушался. Бороду ему она тоже не разрешала отпустить. И даже в конце жизни не оставляла его в покое: «Ливерка, чего спишь, вставай» (хотя он сильно уставал) «Ливерка молись» (хотя он про себя и так молился постоянно), «Ливерка, что ты так много пьешь» (а он всегда любил попить воды), «Ливерка, да ты пьян» (хотя он спиртного практически не употреблял). И никто не слышал, чтобы он отговаривался или оправдывался. Лишь когда Нина Феодоровна начинала ругаться плохими словами или бранить кого-нибудь другого, Ливерий Семенович останавливал ее, говоря: «Не греши».

Люди, знакомые с православной аскетикой, догадывались, что за всем этим кроется некая тайна. Казалось, что на хуторе живут строгая игумения и безропотный послушник. Однако все изменялось, когда начиналась беседа с посетителями: послушник преображался в старца, а его начальница – в келейницу и преданную духовную дочь. Когда Ливерий Семенович начинал говорить на духовные и нравственные темы, его спутница сразу замолкала и слушала.

За внешней суровостью Нины Феодоровны скрывалась добрая, легко ранимая душа, безгранично преданная своему Ливерке. Вместе с ним она всячески старалась помочь людям, попавшим в беду: накормить, обогреть, утешить добрым словом. «Мы с Ливерушкой очень хорошо жили. Я от него ни матюков, ни плохого слова никогда в жизни не слышала. Все говорил: «Ниночка-любимочка, золотая денежка»»,– тепло вспоминала она.

У нее были очень твердые хозяйственные принципы: «Нам одним днем жить нельзя. Сегодня есть, да и завтра чтобы было, а если крещеный кто придет, чтобы было чем угостить». Поэтому были заведены корова, лошадь, овцы. «Скота они держали много,– рассказывала Евгения Маракова.– Корову, коз, овец надо было подоить, наносить им воды, сена. И все это на своих плечах».

Жизнь на хуторе Внуково оставалась очень непростой. Электричество подвели туда только в конце 1990-х годов. Поднимались Ливерий и Нина зимой в шесть утра, еще затемно, а летом в четыре. Молились и начинали работать. Все лето они вдвоем косили траву, сажали, окучивали и собирали картошку и рожь. Почти все продукты выращивали сами, покупали только муку. Готовили в громадной русской печке на дровах. Хлеб пекли большими караваями на всю неделю, а если оставался лишний, сушили сухари.

К себе Ливерий был беспощаден: мог ходить в мороз без шапки в легкой курточке, работать и не есть целый день. Церковные посты и постные дни Дубровские соблюдали строго, а в храм ходили всегда натощак. За неделю перед Причастием у них начинался строгий пост, и в доме не было ни скоромного, ни рыбы. Накануне Ливерий и Нина не ели вовсе, и так шли на всенощную в Усть-Печенгу. Они всегда вместе читали утренние и вечерние молитвы и акафисты, но в остальное время Ливерий молчал, и видно было, что он не просто молчит, а молится.

Долгими зимними Вологодскими вечерами они любили читать Священное Писание.

Эта большая старинная Библия в кожаном переплете попала на хутор Внуково необычным образом. «Когда Ливерий молился на Черной речке на своем любимом большом камне,– рассказывает Николай Мараков,– он оставил там большой крест. Пришел к камню на следующий день, а креста не нашел. В ту пору года по угорам в лесу росло много груздей и волнушек, и в лесу то и дело ходили грибники. Проходили они мимо, увидели крест и забрали его себе. Как-то раз Ливерий с Ниной были в Тотьме. Он остановился около одного дома и попросил его подождать, а сам вошел внутрь и говорит хозяевам: «У вас в доме находится мой крест». Хозяева сначала не признались, и тогда Ливерий сказал: «У вас есть Библия, отдайте мне ее, а я оставлю вам мой крест». Они признались и согласились».

Часто пели они духовные песни, коих знали множество: и про Прокопия Устюжского и праведного Алексия человека Божия, и про Киев, и  молитвенные обращения к Божией Матери, переложенные на стихи. А еще у Ливерия было любимое стихотворение, и Нина часто просила: «Почитай, Ливерко, «Молитву к Богу»».

Тот с радостью соглашался, вставал и читал, красиво и выразительно:

Молитва к Богу

О Бог, услышь мой вопль сердечный
По дивной благости своей.
Спаси меня для жизни вечной
И дай покой душе моей.

Под покровом Семистрельницы

В год тысячелетия Крещения Руси на Вологодчине произошли два события, о которых православные молились, как о чуде.

В Вологде из музейного плена были вызволены мощи Небесного покровителя земли Тотемской – преподобного Феодосия. Торжества по случаю их обретения власти проводить запретили, и великая святыня была тихо перенесена в храм Воскрешения праведного Лазаря на Горбачевском кладбище. Но какая радость царила в христианских сердцах! А в Тотьме, где не действовало ни одного храма, в том же 1988 году коммунисты, наконец, отдали изувеченное, оскверненное здание Троицкой церкви, «с условием восстановления силами и средствами верующих».

Молитвенники с хутора Внуково получили большое облегчение: Ливерий и Нина, привыкшие все делать быстро, проходили семь километров до Троицкого храма на Зелене всего за полтора часа.

«Когда храмы открывать начнут, надо будет иконы и книги обратно вернуть»,– говорил Николаюшка своему ученику. И Ливерий Семенович отнес в Троицкий храм, где еще ничего не было, все иконы из разрушенных в 1930-е годы церквей, которые он долгие годы тщательно хранил и прятал от властей. Только одну икону Ливерий оставил на хуторе: образ Матери Божией, сердце которой пронзено нашими грехами – стрелами семи мучающих нас страстей. Икона эта называется «Семистрельной», а на хуторе Внуково ей дали имя «Семистельница» . Жители Тотьмы вспоминают, что когда этот святой образ вносили в дом Ливерия Семеновича, двери сами собой открылись перед Царицей Небесной.

«Икона у него чудотворная была, так она цвет меняла, это многие люди видели,– вспоминает монахиня Ника (Власова).– Как все молиться начнут перед «Семистрельницей», она светлеет, а когда не молятся, то темнеет». Ливерий Семенович очень любил помазывать гостей своего дома маслом из лампадки от этого образа, и многие были исцелены от тяжелейших болезней. Были случаи, когда люди ночевали на хуторе Внуково и спали под этой иконой на полу. Александр Григорьевич Марчук рассказывает, что он из-за болезни спины мог спать только на специальном матрасе, и то с трудом, но под иконой «Семистрельницы» заснул как ребенок, а утром проснулся, и спина совершенно перестала болеть. После этого он проехал 700 км за рулем своего автомобиля.

После того, как мощи преподобного Феодосия были положены в Лазаревской церкви Вологды, Ливерий Семенович стал направлять туда людей, приходивших к нему за помощью. Зачастую эти люди, наши современники, ничего не знали ни о Христе, ни о Его святых.

Очень живо и интересно рассказывает об одном из таких случаев Анатолий Костюк. В 1993 году он с большим трудом добрался до хутора Внуково. Передвигаться ему помогала жена.

«Я считался безнадежным,– рассказывает Анатолий.– Пытался лечиться всеми способами. В то время по телевизору показывали экстрасенсов: Чумаков и Кашпировских, которые «заряжали» воду, и «лечили» всех направо и налево, а на самом деле калечили людей. Я хватался за все, как утопающий  хватается  за соломинку. И я поехал к нему; честно признаться, ехал к нему как к колдуну или лекарю. Я был молодой, мне было 37 лет, и друзья и родственники мои были неверующие. Я думал, он пошепчет или погладит и все пройдет…

Смотрю и думаю: «Что это за дедушка такой щупленький?» Сижу и жду старца Ливерия, еле сижу, все болит. В это время щупленький дедушка подошел и оказался у меня за спиной, да как даст мне по спине, я аж подпрыгнул от боли. Я оторопел сначала. «Ну,– думаю,– если бы ты не дедушка был»… А он мне: «Ну что, говоришь, спина болит»? А я еще и слова никому не сказал…

И говорит мне: «Чего ты к нам приехал? Поезжай обратно в Вологду, у вас в Лазаревской церкви лежат мощи преподобного Феодосия, Тотемского чудотворца. Там сходишь на акафист в четверг и попросишь маслица из лампадки над ракой. А на будущий год приедешь опять в Тотьму».

Этот бесхитростный рассказ показывает отличие истинного целителя от ложных: Ливерий Семенович Дубровский не возвеличивает себя, а заботясь о спасении человека, направляет его к святыням Церкви Православной, ко Христу.

Вскоре произошло еще одно событие, о котором старец знал заранее: 14 сентября 1994 года мощи преподобного Феодосия при большом стечении людей были перенесены из Вологды в Тотьму и положены в Троицкой церкви на Зелене.

«Когда мы уезжали от Ливерия Семеновича, он сказал мне, что через год я опять приеду в Тотьму,– вспоминает Анатолий Костюк.– Мы ехали с женой на автобусе и рассуждали: «Незачем в Тотьму опять ездить, на другой год сходим лучше опять в церковь Лазаревскую». А потом в областной газете «Красный Север» я увидел большой заголовок: «Последнее возвращение преподобного Феодосия Тотемского на родину». Это было перенесение мощей преподобного из Вологды в Тотьму. А у Ливерия Семеновича не было ни радио, ни телевизора, ни газет, ни журналов, были только книги святые. Так что про мое посещение Тотьмы через год сказано им было явно по внушению свыше».

С Небесным покровителем земли Тотемской Ливерия Семеновича долгие годы связывали особое почитание, молитва и любовь. Когда послушник Леонид Преображенский (ныне – иеродиакон Василий) приобрел в Тотьме маленькую иконку преподобного Феодосия, Ливерий Семенович поставил ее около иконы Божией Матери «Семистрельницы» и сказал: «Мне преподобный благословил людям помогать».

Очень часто он направлял больных к источнику преподобного Феодосия, который истекает из-под алтаря центрального Преображенского собора монастыря, выходя на поверхность у самого русла речки Песьи Денги. Старец рассказывал, что до революции к этой святыне в надежде исцеления съезжалось множество людей. В советское время источник засыпали и пытались разрушить, но он каждый раз опять пробивался наружу.  Больные, испившие воды из него, получали облегчение и исцеление.

Заброшенный в те годы Спасо-Суморин монастырь не раз становился местом, где старец оказывал помощь людям. Об одном из таких случаев рассказывает Николай Мараков: «Однажды Ливерию снится сон. Утром он говорит тете Нине: «Пойдем в монастырь преподобного Феодосия». Та удивляется: «Зачем?» А Семенович говорит: «Надо, и все». Ну, пошли. Когда подошли к монастырю, встретили женщину. Ей Семенович говорит: «Тот, кого ты ждешь, приедет, живой будет». Та поражена: «Правда?». «Правда,– говорит,– он точно приедет». Не знаю уж, что и как потом было, но его слова сбывались».

О перенесении мощей преподобного Феодосия к месту его монашеских подвигов Ливерий Семенович также знал за годы до этого события. «Когда монастырь еще стоял разоренным, он водил нас в большой желтый собор, в верхний храм,– вспоминает Анатолий Костюк.– Пола там не было, мы шли по одним доскам, а он нагнулся и подал мне щепку, я ее до сих пор храню. Тогда Ливерий Семенович сказал: «Мощи будут лежать тут», и место показал.  Когда я узнал, что в 2016 году мощи перенесли в Спасо-Суморин монастырь, то у меня аж мороз по коже пошел».

Подальше от людской чести

В середине 1990-х годов Ливерию Семеновичу и Нине Феодоровне дали пенсию, но хозяйствовать на хуторе Внуково им становилось все трудней. В 1995 году Господь послал им помощницу: к ним переехала жить Евгения Павловна Маракова. Все люди, знавшие ее, говорят, что тетя Женя была очень тихим и трудолюбивым человеком, и большой молитвенницей.

До того, как стать смиреннейшей рабой Божией, Евгения Маракова пережила немало скорбей. Она была племянницей Иоанна Тихонова, всю жизнь терпевшего поношения за послушание старцу Николаю, благословившего ему отказаться от председательства в колхозе. Дядя-подвижник завещал любимой племяннице обращаться за помощью в недоумениях к Ливерию. Но, как это часто бывает, она послушалась благого совета не тогда, когда еще не было скорбей, а когда они дошли до последнего предела.

«Я, когда выходила замуж, ходила спрашивать у Ливерия,– вспоминала Евгения Павловна.– Тот говорит: «Не надо, уж больно хитер», а я все равно вышла. И жизнь тяжелая пошла. Пил он все, да пил. Мы с мужем стали плохо жить. Я плачу, а что делать, не знаю.

Нинка, соседка, мне говорит: «Поезжай к Ливерию Семеновичу. У меня тетя Катя ходила к нему, и он ей правду сказал. Корова куда-то увязла, она не знала, что и делать. А Ливерий говорит: кто загонял, тот и найдет, а загонял пастух. Так и получилось, нашлась корова». И вспомнилось мне тогда, как мама моя бывала у Николаюшки, когда я еще маленькая была. Лошадь потерялась, а тот сказал: «Найдется. Она недалеко от деревни, в загородке стоит, и река рядом. Она сытая». Так и оказалось: начали искать, и нашли.

И решила я: надо к Ливерию обязательно съездить, потому что так жить все равно нельзя… Приехала, а он говорит: «Пришла ко мне узнать, почему так живете – скандалите, а сама в церкви не бывала». Меня как током пробило: ведь и правда – не бывала. «Семь лет,– говорит,– будешь за мужа молиться, а потом он тебя сам будет в церковь звать, и обвенчаетесь». Так и получилось».

Евгения стала часто ездить к Ливерию и Нине, помогать по хозяйству. «Сначала наездами помогала,– вспоминает ее сын, Николай Мараков.– А когда отец умер, мать переехала на хутор. Через два года и я переехал, и стали мы им помогать».

Все хозяйство перешло к Евгении Павловне: доить коров, печь хлебы, готовить стала она. Тетя Женя была миротворцем: всегда заступалась за старца, когда Нина Феодоровна, бывало, вспылит. Когда же она бранила Евгению Павловну, та молчала. Все бывавшие на хуторе говорили, что тетя Женя воспринималась, как тихая, смиренная и любящая всех раба Божия. Когда она появлялась, то все вокруг успокаивалось. Недаром она так хорошо вписалась в сложную аскетичную жизнь Дубровских.

Благодаря тому, что Николай Мараков взял на себя самую тяжелую физическую работу, у старца впервые в жизни появилось больше времени на уединенную и созерцательную жизнь. Ливерий Семенович мог теперь отвечать на письма людей, слушать и читать акафисты, молиться неразвлеченно.

«Иногда ему удавалось сходить на любимый камушек на Черной речке, но Нина это ему редко разрешала, боялась за него. А дома по утрам Ливерий выходил на улицу молиться на свой камешек «семистрельный»»,– рассказывала Евгения Павловна Маракова.

Вставал он рано утром, пока в деревне все еще спят. На улице, перед домом Дубровских лежит большой камень, на котором отчетливо видны семь белых прожилок. Ливерий Семенович говорил, что на этом камне он родился. Молился он на нем долго, а в конце всегда читал свой любимый стих:

Крест – спасительная сила,

Крест – отгон грехов и туч,

Крест – уныния могила,

Крест – блаженный райский луч.

              Затем крестил все стороны света и после этого шел в дом.

В этот дом на высоком лесистом берегу Сухоны в любую погоду, в снега и весенний разлив рек по таежной дороге, где водились волки и медведи, ехали люди со всей Вологодской области, из Санкт-Петербурга и Великого Устюга, из Москвы, Грузии и Украины. У всех были скорби, всем нужна была помощь, и они ехали с надеждой, не зная, что их встретит на далеком хуторе, какой он – этот загадочный старец? В разных словах вспоминают люди о встрече с ним, но все сходятся в одном: приходившие за помощью практически сразу испытывали к старцу неизъяснимое расположение.

«Мне было легко беседовать с ним,– вспоминает Анатолий Петрович Зернов.– От него исходило тепло и человеческое понимание. Душа у него была открыта, и я с ним общался на семейные темы, и не стеснялся говорить о личном. Он внимательно выслушивал и говорил: «Все у тебя будет хорошо, Господь и Божия Матерь тебя защитят». Это был добрый сухощавый старец».

«Больше всего поразило в нем истинное смирение и детская простота, не наигранная, а духовная,– вспоминает Ольга Викторовна Старикова.– Я за всю жизнь больше такого смирения не видывала. Ливерий Семенович совсем простой, и лик его просветлялся, когда он молиться начинал».

Иногда Ливерий Семенович говорил: «Я некрещеным не помогаю», но при этом все равно старался помогать. Только людей, которые совершали тяжелые грехи и не собирались исправляться, он даже не пускал на порог. Один раз к нему пришла женщина из села Бабушкино, которой Ливерий Семенович сразу сказал: «Незачем тебе в избу ходить, иди обратно». Она попыталась сказать: «У меня сын разошелся с женой…»  «Из-за тебя»,– ответил ей старец.

Благословения его часто были достаточно сложны к исполнению. То он отправлял в сильный мороз пойти и искупаться в проруби, то отправлял людей из далеких городов  за несколько тысяч километров на праздник праведного Прокопия. Однако те, кто его благословения исполнял, неизменно получал чудесную помощь. Многие исцелились от болезней, спаслись от воров, от неминуемой смерти, сохранили семью и получили хорошую профессию, построили дома, нашли потерянное, а самое главное, начали вести благочестивый образ жизни – благодаря Ливерию Семеновичу. Многие избрали с его совета монашеский путь, поступили в семинарии, приняли священный сан.

Многие люди, получившие духовную помощь, в последние годы жизни Ливерия Семеновича приезжали под Тотьму и помогали ему заготовлять сено, сажать и копать картошку, рубить дрова и копать огород. Некоторые жили месяцами. Были и такие, кто пытался пожить у хлебосольных стариков и ничего не делать, но Нина, разобравшись, таких отправляла.

Всех поражала работоспособность Ливерия Семеновича. До глубокой старости он мог взвалить на плечи мешок с дровами и легко его тащил, хотя другие не могли поднять. «Ливерий был худенький, щупленький,– вспоминает Анатолий Костюк.– А мой сын семнадцати лет, крепкий уже парень, решил поднять на себя ношу из травы, которую старец носил. Я подскочил, хотел подсобить, а сын тут и говорит: «Пап, мне такую ношу не поднять». А Ливерию тогда было уже 70 лет. Каков же он в молодости был?»

В последние годы его жизни молва о прозорливом старце стала расходиться все шире: за советом к Ливерию Семеновичу ехали и игумены, и архимандриты, и священники. Чтобы избежать похвал и возвеличивания со стороны людей он совершал поступки, которые никак не вязались с расхожими представлениями о том, как должен выглядеть старец. «Ливерий иногда специально юродствовал,– говорит Нина Николаевна Папылева.– Людская честь – тяжелая обуза для святых людей».

То вдруг запоет: «Гуляет по Дону казак молодой», то попросит у Нины Феодоровны выпить немножко, какие-нибудь 15-25 грамм настойки, а потом сделает вид, что он пьян. А та, зная, что он трезв, с суровым видом напустится на него: «Ты опять, старый, напился? Совсем распустился на старости лет!» Старец тихо радовался: он любил  бесчестие, смиряющее греховную гордыню.

Россия возродится!

«В последние годы жизни он очень мало говорил,– рассказывает отец Николай Гончаров.– Сидел на стуле или полулежал на кровати, а когда его начинала звать тетя Нина, то он не сразу отзывался, но у него были открыты глаза, и видно было, что он не просто молчит, а молится. Когда тетя Нина включала магнитофонные записи акафистов или молитв, он заметно оживлялся, и было видно, что он внимательно слушает. Периодически он начинал креститься, часто крестился даже во сне. Это был великий молитвенник. Какая-то тихая радость разливалась вокруг него. Было впечатление, что ты находишься рядом с солнышком, было тепло и мирно на душе. Не хотелось от него уходить».

О том, где будет его могилка, Ливерий Семенович знал задолго до своей кончины.

«Однажды мы поехали с Ливерием Семеновичем на службу в Тотьму, а на обратном пути заехали на могилку блаженного Николаюшки и пропели литию,– вспоминает диакон Николай.– Было лето, жарко, мы боялись, что Ливерию будет плохо. Но он стоял и очень сосредоточенно молился у могилки, а потом наклонился, поднял с земли шишечку и вставил в завиток железного могильного креста Николаюшки. Я стал у него спрашивать, что это значит, а он ответил: «Потом»… Прошло время, Ливерий почил и его похоронили на кладбище за могилкой Николаюшки. Разбирая старые фотографии, я вдруг понял смысл того, что хотел прикровенно сказать старец.

На фотографии 2007 года видно, что Ливерий Семенович стоит и сосредоточенно молится у могилки Николаюшки. А в крест, в верхнюю поперечную перекладину воткнута шишечка, которая четко расположена в плоскости будущей могилки самого Ливерия. И если провести от нее прямую линию, то мы попадем от Тотемского прозорливца начала XX века к прозорливцу начала XXI века».

В 2008-2009 годах старец сильно болел. Последний год он прожил на берегу реки Вожбал в опустевшей ныне деревне Бережок, в доме Евгении Павловны и Николая Мараковых. Он с трудом шевелился, кормили его с ложечки. «Когда он уже лежал больной и не мог ничего делать, придешь, возьмет тебя за руку и крепко-крепко сожмет,– вспоминала Анна Евгеньевна Смолина.– И если у меня состояние было трясучее, плохо, тяжело, то все как рукой снимет, и я спокойно ухожу, как на крыльях летаешь после этого».

Духовные чада из Москвы хотели забрать Ливерия Семеновича из деревни и положить в хорошую столичную больницу. Врачи обещали поставить его на ноги. Но старец строго сказал: «Не надо, я хочу умереть здесь». Его слово никто не посмел нарушить, и 30 июля 2009 года Ливерий Семенович Дубровский тихо отошел ко Господу. Некоторые из духовных чад старца Ливерия, находясь за 1000 километров, слышали в этот день его голос, говоривший: «Не забывай».

Похоронили старца Ливерия на Тотемском кладбище прямо за могилкой его учителя, блаженного Николаюшки, за алтарной частью разрушенного храма Богородицкого девичьего монастыря. На его похороны собралось много народа из разных городов и сел. «Он ушел от нас в Райские селения, никаких сомнений в этом нет,– говорит Татьяна Ефимовна Ананьева.– И поэтому нет сильной скорби, что его нет с нами. Он есть. И оттуда он нам всем доступнее. Он будет помогать и уже помогает пройти нам наш путь, окончить жизненную школу и сдать последний экзамен. А пока воспоминание о нем помогает жить и объединяет».

Заключительные строки хочется посвятить России, которую старец, переселившийся в Небесное Отечество, нежно и преданно любил.

Многие русские деревни, поселки и малые города, еще недавно кипевшие жизнью, сегодня опустошены. «Речь идет о настоящем вымирании нашего народа,– говорил приснопамятный Святейший Патриарх Алексий II.– Пора посмотреть правде в глаза и указать настоящую причину катастрофы. Со всей ответственностью мы можем сказать, что причина вымирания имеет духовные корни. Люди, потерявшие Бога, теряют смысл жизни, теряют представление о добре и зле, помрачают в себе образ Божий, забывают свое человеческое призвание, разучиваются любить».

Поэтому надежда России – Церковь Христова. Если строятся и возрождаются храмы, если вокруг родных святынь собираются люди, значит, нашему народу еще суждено великое будущее. И уверенность в этом нам дают слова тех людей, которым Господь открывал Свою Святую Волю.

Однажды, беседуя с Ливерием Семеновичем Дубровским, кто-то из его духовных чад спросил: «Семенович, а Россия не погибнет?» Он встал и радостно сказал: «Россия не погибнет, Россия возродится. Она обязательно возродится».

Воспоминания очевидцев

Крест – спасительная сила,

Крест – отгон грехов и туч,

Крест – уныния могила,

Крест – блаженный райский луч.

Л. С. Дубровский

 Воспоминание пожилой жительницы
с. Усть-Печенга:

В 1940-50-е годы у тех, кто ходил в церковь, было много проблем. У меня, когда двое родились, я пошла крестить. А сама в школе работала. Так требовали, чтобы муж присутствовал. Но раньше служба чаще была. Каждый четверг был молебен, по воскресеньям ─ Литургия. А на праздники как у нас красиво было! Половиков настелят до самой пристани, до парохода, цветов наложат вдоль пути владыки. Сейчас уже пароходы не ходят, вся Сухона заросла.

Когда церковь открылась, жил у нас на квартире отец Николай Образцов, это был первый батюшка после открытия. Он сидел в тюрьме, долго. Как начнет о тюрьме рассказывать, так и заревет. Такой хороший батюшка. Схоронен он на кладбище нашем, а нет у него ни ограды ─ ничего. Обещают сделать, но пока нет. Батюшка Геннадий Юрьев тоже жил у моей матери, там его и подкололи.

И Ливерий ночевал тоже у нас. Кто его за дурачка считал, а кто сказывал, правду он все говорил и делал.

Как-то зажег он факел и пошел по деревне. Походил с факелом, а потом пожар был. Он чувствовал, что пожар будет. А мы идем вокруг церкви с крестным ходом, всю церковь уже обходим, бежит дед Саша и кричит Тане погореловской: «Таня, горим». А дом рядом с церковью горит. Она икону передала и побежала. Тут шел катер с лесом и капитан увидел, что дом горит, уже дым из окна большой валил. Прицепил он помпу и стал заливать, и потушил. Может, по молитвам Ливерия и остался дом невредимым, ведь он заранее предсказал.

 

Кузнецова Александра Алексеевна (1917 г. р.):

Когда река Царева разливалась, и попасть на Пасху в храм Усть-Печенги было нельзя, службу вели у Николаюшки на дому. Ливерий, с хутора, тоже с нами был. Много народу было. Читали Евангелие, Псалтирь, каноны. Вот уже все ─ «Христос Воскресе» надо петь, а Ливерий уснул на печке, но никто не рискнул будить, все знали, что удивительный человек. Юродивый он был, знал очень много, что другим сокрыто,  правду людям говорил. Да и много очень болезней у него было. Вот, Ангел-Хранитель и пожалел его, и дозволил ему отдохнуть на Пасху.

Однажды попросила меня женщина из Усть-Печенги, К. Никитинская, сводить ее к Николаюшке на Сондугу со своей бедой. Пришли, а старца нет. Анна говорит: «Ушел в храм (старец все ходил молиться в храм, хоть тот был и разрушенный). А вчера Ливерий из Тотьмы приходил, да заблудился, видать, затемно пришел. А Николай с утра все радовался, дорожку не один раз подмел до улицы. Потом все выходил на дорогу, все стоит, смотрит, дорогу крестит. Начало темнеть, старец ужинать не стал, на столе засветил свечи, достал иконы Соловецких святых и икону Пантелеимона-целителя. Слышу, читает акафист Николаю чудотворцу, молится. Ушла самовар ставить, чего мешать, весь день гостей ждал. А солнышко совсем уже село, темно стало. Вдруг потихоньку Ливерий заходит, и сразу сел, шапку мнет, видно, плохо ему. Николаюшка дал ему святой воды попить и спать положил.

Утром рано Ливерий говорит: «Вчера голова болела, и дорогу потерял, спутал. Сначала шел лесной дорогой, лес глухой стоял. А потом сзади кто-то петь стал, я и вернулся. Дошел до грунтовой дороги, а хор впереди стал петь, я за ним шел, наверное, Ангелы меня сопровождали». И пошел потихоньку, куда-то по святым местам».

Одна женщина, Полина, говорила: «Я пришла к Николаю на Сондогу, а там Ливерий. Он мне говорит: «Проходи-проходи». Ушел и принес мне горсть монеток-копеечек и пирожок. И сейчас я хожу на могилку к Николаюшке, и все время ношу ему пирожки. А муж у меня рано умер, и всю жизнь я получала копеечки, гроши на детей, так на них и питалась. Но хлебом-то всегда была сыта, потому что Ливерий дал мне пирожок».

 

Дубровский Михаил Константинович (1948 г. р.):

Семен Федорович, отец Ливерия, был как маленький ребенок. По праздникам он затаскивал на свой балкон-мезонин настоящую пушку. Была она у него самодельная, своими руками сделана. Набивал порохом трубу и она стреляла, грохотала. Салют миру – со своего балкона. Человек радовался жизни. А уж нам, ребятишкам, какая радость-потеха была. Меня к охоте он тоже приучил, сейчас я тоже заядлый охотник.

Мне нужен был крючок для ловли рыбы, в магазинах ничего не продавалось. А Семен Федорович был мастер на все руки. Объяснил я ему, какой  крючок нужен. К вечеру приходим – блестит, новенький, остренький. Как он его сделал и из чего? «Миша, с тебя яичко»,– скажет в шутку. Чего с ребенка возьмешь? Курочки неслись, а яйцо – символ жизни.

Спустя годы, бывало, идешь по Живочихе, где Семен Федорович охотился на медведя, смотришь – кучка загадочная мхом заросла, потянуло посмотреть – интересно. Ногой мох разгреб, а там кирпичи. Из красного кирпича выложен колодчик, а в нем, завернутый подобающе, порох. Не отсырел, не испортился, а сколько лет прошло, как его уж нет на белом свете – настоящего «француза», который ушел в мир иной.

Ливерий в какой-то момент решил жениться. Ушел он из дома в церковь, и его не было три дня. Мать стала беспокоиться. Я в это время уже пришел с армии (три года во флоте служил). В 1966 году  я стал работать на теплоходе, пристань в Брусенце. Смотрю, Ливерий садится с какой-то девушкой и еще барана на теплоход тащат. Капитан не хотел барана на борт брать, не положено. Пришлось заступиться за родича и помочь им. Высадили их в Тотьме, но я раньше их оказался дома. Все тужат: «Ливерий потерялся». А я смеюсь: «Ждите, скоро придет с молодой женой». Потом они еще и корову на хутор  привезли, а до этого у них были только козы.

Когда Ливерий женился, родные выстроили ему небольшой домик новый. Жили они с тетей Ниной как брат с сестрой.

Мы жили с ним в соседях. Однажды я скидывал снег у себя с крыши дома, снега было очень много, родители боялись, что крышу обвалит. Дома и огороды у нас были рядом с Ливерием. Посмотрев, как я работаю, он тоже залез к себе на крышу скидывать снег. А внизу был огород с кольями. Сначала получалось  хорошо, но потом кто-то к ним приехал в санях-розвальнях. Ливерий потерял бдительность, или был у него приступ, но я вижу, что он летит вниз головой прямо на огородные жерди и доски, и живот себе проколол.

Обычный человек от этого скончался бы на месте. Выскочила мать из дома, Ливерий без сознания, его перетащили в розвальни и прямиком в больницу, в Тотьму. Дороги были плохие, и ездили только на лошадях. Но Господь сохранил своего угодника, Бог миловал! Ливерия зашили и он поправился.

У дома, где жили Ливерий и Нина, во дворе лежал камень, на котором он всегда молился – это когда он был уже не молодой.

 

Овчинникова Тамара Васильевна (75 лет, пос. Глубокое)

В 1960-е годы на Сухоне под Лесозаводом была лодочная стоянка – специальное место, куда можно было пристать и прицепить лодку. У проходной на столбе висел колокол с большим языком, его набат было далеко слышно. Колокол сняли с церкви и повесили для сторожей на случай пожара.

Однажды Ливерий ехал в магазин и проходил мимо лесопильного завода. У проходной он остановился и долго смотрел на Сухону и на завод. Вокруг лежали доски, бревна, работала бревнотаска с нижнего склада. У бондарного цеха на улице стояли два больших деревянных чана, сделанные для солевого раствора. Ливерий сказал рабочим, которые ждали своей смены у проходной: «Красный петух скоро прилетит к вам и все тут поклюет», а сам потихоньку пошел к лодкам.

На следующий день уже темнелось. Слышим – по поселку грозно загрохотал набат. Зарево было видно в окна. Люди бежали с ведрами, топорами, лопатами. Пламя завод обхватило, а кругом была солярка, масло. Подойти нельзя, и за несколько часов сгорело все, потушить не удалось. Хорошо, что ветер дул не на поселок. Завод потом снова стали строить, но стены уже были кирпичные. Это было в 1971 году.

 

Маракова Евгения Павловна (1932 г.р.):

В первый раз, когда я пошла к Ливерию Семеновичу, речка Черная разлилась. Постояла я у нее, и хотела было идти обратно, но решила походить, поискать брод. Пошла вверх по ручью и увидела: два дерева срублены и положены с одного берега на другой. Я осторожно по ним переползла.

Иду к дому, где жил Ливерий Семенович, подхожу поближе и слышу крик, плач, даже испугалась. Ливерий колол дрова, кряж, который на топоре висел за спиной (а он хотел замахнуться и расколоть) упал с топора и убил собачку, сразу насмерть. Нина кричит на Ливерия, ругает его, что такую красивую собачку убил, а он сказал: «Вот, все собатство и убил». Я подумала: знак это. Ведь я дома с мужем и правда лаялась, ругалась каждый день – скандалы, собачились мы с ним. И еще он сказал: «Пришла ко мне узнать, почему так живете – скандалите, а сама в церкви не бывала». Меня как током пробило: ведь и правда – не бывала. Я попросила напарницу отработать за меня, подоить своих и моих коров на ферме (замены никого не было), и сходила в церковь (в то время действующая была только в Усть-Печенге).

После посещения Ливерия и храма, я на душе почувствовала облегчение и в семье потом стало спокойней. Через некоторое время посетила Ливерия еще раз. Он говорил очень мало. В этот раз он мне сказал, что у нас дом стоит «на неблагословленном месте», а что это значит, не объяснил, но сказал: «Молись, и узнаешь». Пойду во двор кормить скот и плачу – не один год молилась, а однажды пришла во двор, упала на колени и попросила: «Подскажи, Господи, да где же в нашем доме это место». И мне в голову пришла мысль: а ведь у нас под угол дома, когда его перестраивали, положили церковные плиты от разрушенного храма Благовещения, что на Вожбале.

У меня терпения не стало, надо срочно увезти их обратно в храм. Еле на тракторе увезли, трактор задымил, но вынули из-под угла двора легко, что нас очень удивило. Спустя немного времени мы с мужем обвенчались.

Молиться Ливерий любил на большом камне у речки Черная, а дома по утрам выходил на улицу молиться на «семистрельный» камешек. Вставал утром рано, пока еще в деревне все спят. Любил он ходить в храмы. Часто ходил пешком в Усть-Печенгу, в  храм Покрова Пресвятой Богородицы на другом берегу реки Сухоны.

Скота держали много, почти каждый год корову и телку, или две коровы бывало, овцы, поросенок. Ливерий был сильным, Господь помогал. Сено косили раньше только вдвоем с Ниной, и он переносил его все в одиночку на сеновалы и на сарай дома.

Носил одежду свободную, особенно любил рубашки в клетку. В пересечении линий у клеточек он видел крестик. Любимым выражением у него было: «Не греши». Нина ведь любила  поговорить и поругаться, он молчит, молчит, а потом скажет: «Не греши». Ее он звал «золотая денежка».

 

Мараков Николай Леонидович (1965 г. р.):

Мама моя, Евгения Павловна Маракова, ездила к Ливерию Семеновичу и мне про него рассказывала. А потом переселилась к ним и жила на хуторе. Приедет, сено заготовить поможет, чтобы корове и овцам на всю зиму хватило. Они в это время уже вдвоем с сеном не справлялись.

Встанут утром. Тетя Нина утренние молитвы читает, а Ливерий слушает, и сразу после этого идет таскать сено и воду для животных. Прежде чем чего-то сделать или даже взять ведро, он его обязательно перекрестит. Все крестил. Если кто к нему придет, то его тоже перекрестит, а потом разговаривает.

Силы у Ливерия, когда я пришел, еще много было. Бревна здоровые один носил. Работал он в любую погоду и в любом состоянии. Ему часто бывало плохо, но он никогда ничего не об этом не говорил. Даже если у него накануне приступ был, вскочит и давай что-то делать. Тетя Нина его останавливает, но бесполезно. И когда что-то делает потихонечку, молитвы читает.

Сам я первый раз пришел в 1995 году помогать дрова пилить. У меня бензопила «Урал» была, я старцу Ливерию дров напилил. Он был поражен, как все быстро, а он всю жизнь пилил дрова двуручной пилой.

Посмотрел я, вижу, глаза его добрые, ласковые, и мне показалось, что Ливерий все знает, какой-то он особенный был.

А еще смотрю: у них морковь, свекла не прополоты, да и трава не обрезана, все у них по-простому и все они делают своими руками, всю жизнь прожили и никакой техники, какой-то уголок позапрошлого века. И живут они как-то интересно, знают все и древние обычаи деревенские и внутренние состояния и мысли человека.

Он явно не как все. Да и за руку не здоровается. Чай не пьет, траву зверобой заваривал, иногда калган, листья черемухи. Вина и водки практически не пил, чуть-чуть выпьет и все. Но был, на каком-то своем веселе, из него шла все время какая-то внутренняя радость. Иногда казалось, что он специально юродствует, и представляется пьяным. Иногда Семенович шутил, любил с березы на березу прыгать, раскачает березу и прыгнет на следующую березу. Удивительно наблюдать за этим было. Один раз он доплыл в лодке до другой стороны Сухоны – а Сухона большая река – в лодке, полной воды, отталкиваясь рельсом, а глубина у Сухоны не маленькая, и рельс до дна не достанет, и лодка при этом не утонула.

Я когда к нему пришел – курил и выпивал, дыхалка очень слабая из-за этого была. А пожив на хуторе, постепенно отучился и курить и пить, все прошло. Потом столбы с ним на плечах носили, он меня научил, я не могу нести, а Ливерий тащит. Из Москвы приехали помогать, не могут от земли оторвать бревно, а Семенович один подносит. Научил меня сено носить, стог сена на веревку и на спину, тяжело, а он так всю жизнь таскает. Это у них «ноша» называется. Еще он веники вязал и потом в колхоз сдавал: возьмет сразу кучу веток громадную и несет.

Поражала меня в Ливерии его обязательность. Утро, рано еще 5 часов, тетя Нина говорит: «Коля, ты поспи, Коля, полежи», а Ливерий взял ведро и пошел уже работать, дождь, снег, вьюга, все равно встает и работает. Скотину накормит, потом на молитву встает, наизусть читали. Потом опять пошел за скотиной ухаживать, навоз убирает, сено подвезет, дров притащит, воды с реки наносит, и так каждый день.

По воскресеньям у нас всегда был выходной. В субботу обязательно пекли пироги и в воскресенье несли их в храм, с просьбой помолиться и помянуть. Если у кого-то день памяти был, тоже пироги пекли и несли их в храм.

Вообще, Усть-Печенга – это очень далеко. Я с ними тоже иногда ходил. Вечером скотину накормим и старались почитать, помолиться, а утром обязательно на Литургию сходить: подъем в 4 утра – скотину накормить, и пошли в Усть-Печенгу, чтобы к 9 часам успеть. Корову они со двора выпустят, она уйдет, а потом вечером сама вернется, я такого нигде никогда не видел. Тоже, наверное, чувствовала мир, исходящий от Семеновича.

Дойдем до деревни Чуриловки, где их родственники жили, и переправляемся, а дальше еще 5 км по Сухоне до Печенги на лодке. По реке против течения на руках не попрешь. А зимой в Усть-Печенгу ходили на лыжах по реке или пешком. Ничего не поев, ни чаю, ничего, натощак вдоль реки. Помолились, по пирожку купили в магазине и обратно домой пошли. Когда я с ними ходил, то пирожок всегда покупали, а до этого, говорят, сами-то и не ели, так возвращались, причем часто зимой, уже затемно.

Последнее время проще было на службу ходить, всего 7 километров до Тотьмы. Он ходил до конца своих дней, до самой болезни, и никогда не соглашался перед храмом поесть, даже уже когда совсем больной был. Они меня очень любили, как будто я был самым близким им человеком .

К нему народ ходил, когда он еще молодой был. Кто пришел, любой, у него все хорошие. У него не было такого, что кого-то можно осудить или обсудить, или когда уйдут, обсудить. Никогда не скажет никакого худого слова. И ничего лишнего не скажет. А если говорил, то в самую точку попадал. Он обычно, когда православные к нему приезжали, выйдет, помолится на камушке, а потом всех из лампадки «Семистрельницы» крестообразно помазывает. И тоже молится.

Из Бабушкино часто ходила к Ливерию одна бабушка, все говорила: «Почитайте мне Библию». И ей читали. Почитают немного, она послушает и пойдет. Как-то заболела, прибегает и говорит: «Я поправлюсь, нет? Ну-ка, открой-ка, почитай». – «Поправишься»,– отвечает ей Семенович. И побежала… «Хорошо,– говорит Семенович,– все нормально будет». Она часто приходила.

Если потеряется что-то, Ливерий всегда говорил, где искать.

Как-то раз в Бабушкино корова потерялась, приехали, просят помочь. Ливерий говорит: «Пастух загнал в бурелом. Забежала и застряла в корягах». Пошли искать, и нашли в корягах. Принесли конфет: «Это вам, отче Ливерие, в благодарность».

Скрутили деталь с мотоцикла у паренька. Денег нет, купить негде, мотоцикл дорогой, родители ругаются. Пришел он на хутор Внуково. Ливерий говорит: «Повторно еще придут, увидишь, кто, посторожи ночью». Посторожил, так и оказалось, вернули ему деталь, и больше не воровали.

Много было и более серьезного. Убили молодого милиционера зимой в Тотьме. Искали и не могли найти. Пришли к Ливерию. Он говорит: «Ищите в реке». Когда лед растаял, нашли, его в прорубь бросили. И кровь была на льду. А как-то у одной женщины муж пропал, ушел от нее и пропал. Пил, говорит, много. «Ищите,– говорит Ливерий,– утоп в озере».

Грыжа была у мамы  на спине большая, а Семенович как стукнет ей по больному месту – она испугалась, что в больницу ехать придется, а все наоборот прошло. Еще одна больная пришла – Ливерий как ударит ей по ноге, она перепугалась, а нога болеть перестала.

У другой женщины страшная заноза была, начало палец разносить, и надо было ехать в больницу на операцию, но она не поехала, а пришла к Семеновичу. Он взял ее за палец и три раза за него дернул, заноса вся внутри иструхла и вышла. Женщина говорит, что не нарывало, просто все прошло.

Иногда говорил: «У тебя дочь есть, или сын», и так и оказывалось.

Одним Ливерий Семенович говорил: «Вам надо пойти в такой-то храм, на такой-то источник и там помолиться, и все откроется», а другому – в другой храм посоветует пойти и там исцелиться. Так обычно и получалось.

Татьяна, сестра моя, когда у нее сын Александр служил в армии, пришла как-то и спросила у Ливерия Семеновича, не будет ли беды, тот открыл Библию и показывал место. Из этого места стало понятно, что он вернется из армии и все будет хорошо.

Как-то к Ливерию пришел человек и рассказал свою историю: «Ты, человек известный набожный, а я к Богу в тюрьме пришел. Если бы не Бог, то меня бы и в живых не было, Он меня в тюрьме от смерти спас».

Этот человек был сторожем на складе от магазина промтоваров. На складе платки, платья, всякая одежда хранилась, это еще в Советское время было. Однажды ночью кто-то залез на склад и украл очень много всего. Сторожа обвинили в халатности и воровстве и посадили. Он чувствовал, что это сосед, но доказать ничего не мог. Несколько платков, украденных, он очень хорошо запомнил, они были с редким рисунком.

Он отсидел, вернулся, а соседка в таком платочке ходит. Горько-горько стало сторожу, и пошел он к Ливерию. Говорит: «Я отсидел и в деревню приехал, а соседка в моих ворованных платочках ходит». Ливерий не посоветовал ему ничего никому говорить. А мужик рассказывал, что в тюрьме было с Богом хорошо. Сажали в неотапливаемое помещение. Требовали, чтобы сознался. Но он не сознался. И благодаря тому, что безвинно отсидел, к Богу пришел. Беда его к Господу привела.

Когда собирались построить мост через Сухону в Тотьме, строители приезжали справшивать у Ливерия, где построить. Им сказали, что тут дедушка один получил от Бога вразумление, где должен мост стоять. Была у них идея построить через хутор на Пятовку, а он сказал, что около Тотьмы лучше,и  что он над этим местом радугу видел. Так и построили. Для горожан так действительно удобней вышло. И когда построили, то Ливерий с тетей Ниной первые по нему понесли иконы в Троицкий храм, который открыли тогда.

Молился Семенович беспрерывно, пока не упадет. А упадет, лежит и опять молится, пока не подымут. Он настоящий блаженный был, о земном практически не заботился. Например, я с ним жил и ему помогал, а уедешь куда-нибудь и встретишься с ним по дороге, так не поздоровается, не потому, что он меня не любит, а так был углублен в молитву. С большим почтением относился к священникам, всегда им руки целовал. Протоиерей Георгий, настоятель храма в Тотьме, его на машине возил в город, и в Вологду возил.

Я у него никогда ничего не просил. Мама мне как сказала: помогай Ливерию Семеновичу всегда,– так я ему и старался помогать. Другие приезжали и просили помолиться, чтобы на работу устроиться или машину купить, или дом, или еще чего, а я никогда ничего не просил. Видел я, что Нина немощная и Семенович такой же, ну я и помогал.

Надоедало мне иногда им помогать. Уставал. Домой приеду, отдохну, и опять тянет туда. А Толя Костюк как-то приехал и говорит: «Вот, Бог мне все дает. У меня есть машина, жена, есть двое детей». Это он машину купил и радовался. Я сижу и расстроился, думаю: «Да, у него все есть, а у меня ничего». А Ливерий молчит. А потом меня, видимо, утешить решил, и говорит: «У тебя тоже все это будет, и трактор, и машина».

В 2008 году Ливерий сильно заболел. Лежал и не мог пошевилиться, но никогда не стонал, только смотрел на свою икону Матери Божией «Семистрельную» и молился про себя. Он настолько высох, что одни глаза, кожа, да кости. А глаза – всегда веселые, радостные, как будто видел и разговаривал с Кем-то. Видно, что углублен он во что-то очень сильно. Телом здесь, а духом где-то далеко от этого места.

Я у него спрашивал: «Как мне жить дальше без тебя?» А он мне говорил, живи, как живешь, обеты не давай, живи как дядя Ваня . Он мне говорил: «Ты меня всегда поминай, каким ты меня знаешь, во всем тебе помогу, не в этом мире, а когда умирать будешь, когда будет нужда».

 

Дубровская Нина Феодоровна:

К нам с Ливерием в округе все очень хорошо относились. Как у кого случилась беда, то все к нам шли.

Одна женщина пришла, говорит: «Старушка потерялась». Спросили у Ливерия, он говорит: «Она на том свете». – «Как, на том свете?» – «Господь откроет».

Оказалось эту старушку, Нину, сын утопил. Жена его «накрутила»: «Утопи бабку». Он взял ее за руку: «Пойдем, мамка, в церковь, завтра будет праздник, помолишься». Она согласилась. Он довел ее до мыса, убил, живот распорол, да камни внутрь напихал, и в воду бросил. Ливерий говорит: «Господь откроет, она найдется. Рыбак будет рыбу ловить, и на нее наткнется».

И нашли. Ему расстрел присудили, это еще в те времена, когда смертная казнь была, а его жене семь лет дали. Отсидела она «от звонка до звонка», приехала и через неделю умерла от рака желудка.

Приходит к Ливерию Антонина Федотовская из Бабушкино и плачет.
А Ливерий ей: «У вас горе будет, горе».

Она, говорит: «Муж Иван уехал со скотом в Вологду, да домой не вернулся». А Ливерий: «Он уже не живой, он в воде. Мужики скинули, те которые с ним были». – «Как бы найти его, Ливерушка?». – «Господь, откроет. Рыбак на него наткнется, будет рыбу ловить и наткнется». Так и вышло.

Затем около года прошло, опять приезжает Антонина и плачет. Дочь потерялась. Пришла с работы, у матери спрашивает: «Где Иринка?» – «Ушла в клуб, да все нет ее, и нет».

Какие-то молодые приехали, не местные, даже говорят не по-нашему. Пришли в клуб, а она такая красивая, привлекательная. Они ее позвали, напоили, да и увезли куда-то.

«Что делать, Ливерий Семенович?» Отвечает: «Она увезена далеко». А Тоня ревет: «Что мне сейчас делать, Ливерий, куда писать?» «Писать пока некуда. Когда придет письмо – придешь ко мне».

Так и уехала она. Вскоре пришло письмо, через столько дней, как он сказал. Приходит к нам опять Антонина: «Получили мы весточку, правда – увезена. Что нам теперь делать?» – «Ехать надо, немедленно, ехать надо. Пока живая – захватывать. А ехать двоим, нет, мало – троим. Езжайте срочно, во имя святой Троицы, втроем. Но будьте аккуратны. Лишнего не говорить, но девушку надо оттуда доставать. Они и на нашем языке могут разговаривать, и на своем, и Бог знает, о чем они будут договариваться».

Поехали по этому адресу. На поезде сутки ехали. Приезжают – их девять человек, семья. Иринка худая, лежит, по глазам только узнали, что это она. Месяц, как увезли, а на улицу не выпускают. Украли и в доме держали, без воздуха. Начали уговаривать его: «Переезжай к нам, раз понравилась дочка. Там и удобства лучше». И он согласился, уговорили его, убаюкали.

Опять Тонька приходит к Ливерию: «Ливерий Семенович, что теперь надо делать?» – «Надо, чтобы она с ним не ласкалась, недолюбливала и чтобы детей от него не заводила. Пусть постепенно отваживает от себя».

Иринка сама много раз к нам приезжала с вопросами.

Устроились они на работу. Мужик этот видит, что она стала грубовато к нему относиться. И он решил ее зарезать. Однажды она идет с работы, он ее подкараулил и ножом ударил. Хотел в горло ударить, а попал в глаз. На ее счастье, шел с работы врач с больницы и видит: лежит человек. Она уже сознание потеряла, и крови очень много вытекло, а ее мужик убежал. Врач вызвал «Скорую помощь». Увезли ее, и долго пришлось лежать в больнице.

Опять Тонюшка пришла к Ливерию. Я ей говорю: «Не расстраивайся Алексеевна, Бог управит. Девка-то умереть может?»,– спрашиваю у Ливерия. А он мне отвечает: «Нет, она не умрет, год на группе побудет».

Глаз удалили, и Ирина на группе была, а мужика этого в тюрьму посадили. Мы с Антониной опять спрашиваем: «А когда он придет из тюрьмы, всех тут зарежет? Всю семью?» А Ливерка: «Ничего не порешит, он оттуда не возвратиться, не беспокойтесь и не переживайте, и его не ожидайте, более его вам не видать». Семь лет ему дали. Иринка побыла на группе, потом с одним глазом стала работать. А о нем больше никто ничего не слышал.

Еще помню, Александра из Тотьмы часто у Ливерия спрашивала: «Письма от сына все нет, Ливерушка». Она у нас не была, в храме мы виделись часто. И вот, в храме к Ливерию подойдет: «Что делать, нет письма от парня». А он говорит: «Знаю, что нет письма. Как исполнится семь лет, так пришлет письмо». Через семь лет пришло письмо: сын был в тюрьме. Так она из-за него и умерла. Работать никуда не берут с судимостью, а поесть-то и выпить хочется. Пенсию ее стал пропивать, и она быстро умерла, а не старая еще была.

А у другой женщины паренек потерялся, видно, что-то с головой было. Она все приходила, спрашивала: «Ну что, Ливерушка, найдется?» А Ливерий в ответ: «Через девять лет отыщется, найдет на него мужчина». А я ему говорю: «Полно Ливерка, что ты! Через девять лет что найдут-то?» И правда, в лесу головушку его нашли. Заблудился он. У него было два зуба, по ним и узнали, что это он: череп один остался, девять лет пролежал. Женщина череп схоронила, как следует, гроб сделали.

Много у Ливерия всяких случаев было, и все совпадения получаются. Скажет, как рукой в пол.

Кузнецова Клавдия Ивановна (пос. Юбилейный):

Папа мой Иван Александрович Лазарев был очень верующий и ничего не боялся. У него было Евангелие и Псалтирь и иконы. Он был ранен на войне, рука висела, но папа был прекрасным портным и шил одной рукой. И владыке он облачение шил, и всем священникам. А я нашему отцу Серафиму шила облачение для Тиксненского храма.

Утром папа вставал и, если не горит лампада на ключике святого Вассиана Тиксненского, говорил нам, детям: «Берите кувшинчики и за малиной и сразу зажгите лампадку». На ключике иконки висели, полотенца вышитые, лампадка – это все женщины приносили. По воскресеньям все бабушки с округи приходили на ключик, рано-рано, чтобы их ни председатель, ни бригадир, никто не видел. И ждали папу, когда он начнет молиться. Они вставали около папы и молились. Называли его «учитель наш».

А бригадир рядом с нами жил. Наделает нам всяких неприятностей, вечером идет его жена: «А как у вас дела?» – «А все у нас хорошо».

Но не все были такими. Был у папы знакомый партийный начальник, председатель сельсовета, Сергей Рубцов, тоже фронтовик без руки. Он приходил к папе ночью, принесет денег и говорит: «Иван Александрович, вот тебе деньги, в церковь отнеси, помолись». А сам был партийный, и чтобы никто не видел и не слышал.

Всех ребятишек с окрестностей у нас крестили. Батюшки приходили с Усть-Печенги и у нас останавливались. Папа тогда говорит: «Клава, бери велосипед и поезжай на Якуниху». А там жили две бабушки, и у них часто бывала их сестра, инокиня Надежда.  Я преиду, постучусь и говорю: «Батюшка приехал с Усть-Печенги». И они сразу все организовывали: мама греет воду в печи, ставят большой таз и крестят. После этого сразу бывала трапеза.

Папа с мамой нередко ездили к Николаюшке. Я была седьмым ребенком в семье. Я не очень ласковая, а Зина была очень ласковая. Зину всегда похвалят дома. Приезжают они к Николаюшке. Папа говорит. «Отец Николай, а с кем мы будем доживать?». А он говорит: «С нелюбимым дитем». Мама и говорит: «А неужели с Клавдюхой?» Когда заболела мама, то все еще были живы. Никто за мамой не ухаживал, пришлось ходить мне. Я пять километров ходила пешком каждый день до дома мамы. Придешь, все постираешь. А потом она  стала совсем валиться. Я приходила и приводила все в порядок. Потом мама умерла. Надо брать кому-нибудь папу, а никто не берет. Он все вещи собрал, ждет кто из детей его заберет, а никто не приходит. И муж говорит, поехали забирать папу. И папа у нас 8 лет жил.

Когда Ливерий проходил мимо нас, по пути в деревню Петрилово, то всегда заходил к нам в дом, и при встрече папа всегда просил у Ливерия благословения. Они обнимутся и идут в дом. Молитвы читали у нас в горенке, у нас здесь постоянно горела лампадка. И до сих пор я всегда зажигаю лампадку, и она у меня всю ночь горит.

Ливерий очень подолгу у нас сидел, даже до потемок. Сходят на ключик, помолятся. Придут с ключика, и самовар уже готов. Они неспеша чай попьют и все беседуют на православные темы. После беседы ходили на святой ключик, где умывался и молился преподобный Вассиан Тиксненский. А неподалеку от ключика под деревней Семенково было святое озеро Вассиана Тиксненского, на котором была построена часовня: сначала деревянная, потом кирпичная. В 1930-е годы ее уничтожили, но по сей день на озеро приезжает множество людей из разных мест и ходят крестным ходом.

Папа был на 40 лет старше Ливерия, и все старушки в деревне считали его учителем православной веры, но Ливерия, еще молодого человека, он считал особенным, видел и верил в его святость искреннюю и неподдельную. Папа пошил ему рукавицы, теплушку, шапки. Когда Ливерий уходил из гостей, хозяюшку хлопал по плечу, молился и говорил: «Доброго здоровия».

Папа так любил он церковь, что последние годы слепой ходил в Усть-Печенгу пешком. И все деньги, которые зарабатывал, в храм относил. Нас заставил венчаться, а детей всех крестили.

 

Черепанова Фаина Николаевна (1935 г. р., п. Комчуга):

Были мы с подружкой молодыми, незамужними. Дали нам направление на работу в Пятовский лесопункт. Часто к нам в гости заходил Ливерий Семенович с хутора.

Как-то раз пришел к нам и принес два ореха и говорит: «Выбирайте!» Подруга говорит: «Что я, дура, что ли, маленький не возьму, давай мне большой!» Ливерий сказал: «Дура и есть!», поднес к уху – «Большой, да пустой». А мне маленький достался.

Вышла она замуж. Муж высокий, красивый, большой – да, пустой. Жили плохо – и пил, и не работал, и бил ее. Мне муж достался маленького роста, но прожили мы с ним душа в душу, детей хороших воспитали. Вот уже давно на девятый десяток минуло, а все живем в своем собственном доме, построенном своими руками.

 

Меткова Елена Васильевна (г. Тотьма, 56 лет):

Дед мой Михаил Емельянович Черепанов, был очень набожным человеком, часто ходил в храм. Я была маленькая, во второй класс ходила, и часто ходила в гости на Пятовку к Агафье Михайловне – моей тете, сестре моего отца.  И вот один раз к нам в гости пришел Ливерий Семенович с хутора.

Тетя говорит: «Моя племянница Лена хочет учительницей стать, учится очень хорошо». Мне говорят: «Расскажи Ливерию Семеновичу стихотворение». Мне дали стульчик, поставили на него, и я давай рассказывать стишок «Ленин на субботнике», а он длинный. Ливерий слушал-слушал, не перебивал, потом говорит: «Иди, Лена, посчитаем». Подвел меня к столу, достал целую горсть денежек, и давай мы с ним считать. И мы с ним с удовольствием считали деньги: и мелкие, и крупные, и копейки. Считаем мы денежки, а он говорит: «Нет, вряд ли ты учительницей будешь – будешь денежки считать».

Прошло время, я выросла, закончила финансовый институт. Работала я и главным бухгалтером в Общепите, и полевым инспектором, и в Пенсионном фонде, и в Налоговой, а сейчас уже на пенсии. Всю жизнь денежки считала.

Папылева Нина Николаевна (19151 г. р., г. Тотьма):

Маме моей Ливерий говорил: «Трудная судьба у тебя: муж раненый, но хороший, дом скоро построит, да смущает тебя внутри что-то сильно, освободишься не скоро. Дети в радость, да и в старости помогут. Муж недолго жить будет, но детей тебе поднимет». Все так и вышло: папа с мамой повенчались, а умер папа рано, в 59 лет, в своем доме, но мы уже взрослыми были.

Вот еще один случай.

В 1940-50-е годы Ливерий Семенович подружился с Григорием Дмитриевичем Лютым. У их семей были похожие судьбы. Семья Лютых была сильно верующая. Они очень работящие были: большой дом, в котором я живу, мы купили у них, у семьи Лютых.

Семью Лютого, девять человек, выслали с Украины на родину Дубровских под Тарногу, где они стали строить себе деревню. В 1950-х украинцам разрешили вернуться, бабушка с дедушкой уехали обратно на родину, а Лютый с детьми остались в Тотьме. Когда Ливерий ездил на пароходе в церковь, он на лодке переезжал на эту сторону и заходил к Лютому, они всегда чай пили и новости обсуждали. У Лютого была очень большая Библия, старинная, она всегда лежала раскрытая на столе. Когда мы дом купили у них, все стены на белых панелях были исписаны красной краской главами из Евангелия, которые, видимо, очень важны в жизни. Например, глава восьмая от Матфея и выдержки из Евангелия. Так было у Лютых, настолько верующая семья.

Григорий работал кузнецом, был хорошим хозяином в доме. У него была дочка инвалид, и четверо сыновей. Они держали быка, корову, овец, кур, уток, гусей – очень большое хозяйство, и двадцать пять соток земли. Каждый год надо было много сена на зиму накосить, это было не просто.

Однажды Григорий задержался вместе со своей женой Павлой дома, а четверо взрослых сыновей ушли на сенокос рано утром ворочать сено – накошено было много. И вот, очередной раз, к Лютому зашел Ливерий, они поговорили, чайку попили до парохода, и пошли.

Дошли до поворота: «Надо сегодня сено сметать, да убрать и в стога положить»,– говорит Григорий, а Ливерий ему отвечает: «Сметешь, но только если беса там у себя найдешь». Лютый удивился: «Чего?» А Ливерий отвечает: «В кустах у себя беса поищи, на полянке. Если найдешь его, то все за сегодня сметешь». И пошел Ливерий на хутор, а Григорий по Черной речке к своим стогам.

Он пришел, а сыновья уже сено разворошили, некоторое перевернули, и еще попросили соседских друзей своих помочь, чтобы дождь не замочил.

Удивленный Григорий Дмитриевич сразу пошел искать беса, как благословил Ливерий. Прошелся хорошенько по кустам и нашел сетку, а в сетке – четыре бутылки водки. Водку он сам никогда не пил и не признавал.

Он все понял, спилил сук у сосны, повесил эту сетку на сучок и зовет всех детей. Кричит: «Идите, беса будем выгонять, ребята!» Они, удивленные, собрались. Григорий Дмитриевич был очень строгий, и исколошматил этого беса палкой. Лупит палкой по сетке с водкой и приговаривает: «Беса выгоняю, беса выгоняю… Выходи бес! Вот плачет, гад, слезы так и льются на землю». И все бесовские слезы вытекли. Сыновья смотрели молча: отцу нельзя было перечить, фамилия «Лютый» говорила сама за себя. И к вечеру стога были сметаны, как и предсказал Ливерий, а сетка с осколками стекла была закопана в кустах.

Похоже, Ливерий Семенович специально юродствовал. Людская честь – тяжелая обуза для святых людей.

В начале 1980-х я пришла в храм Троицы. Был праздник, народу на службе было много. В храме было жарко. Ливерий всегда ходил скромно одетым, на ногах –  литые резиновые сапоги. Сапоги он снял , сначала молился впереди у алтаря, потом вышел к окошку на середину храма. Подошел к иконе Матери Божией «Скорбящая». Помолившись Ей, он поднял вверх неказистый букетик цветов, который состоял из красного клевера, белой кошки и желтого лютика. В  середине букетика у него был крестик небольшой. Перекрестив людей на все четыре стороны этим букетиком с крестом, он сказал, что надо в этот праздник ходить в храм с цветами.

В церкви стало шумновато. Нина Федоровна заругалась и принесла ему сапоги, требуя, чтобы он их одел. Он расстроился, взял ножик, которым чистят подсвечники и пытался показать, как надо срезать траву для храма. Но никто его не понял. Увидев рассерженную тетю Нину и Ливерия Семеновича с ножиком, двое служителей подошли к нему и хотели вывести из храма. Он, ни слова не говоря, надел сапоги и вышел. И многие стали после этого говорить, что он «тронулся умом».

Полуэктова Мария Владимировна:

Моя мама жила на берегу реки Сухоны, и Ливерий Дубровский заходил к ней иногда, когда шел из храма. Мама ему всегда была рада. Один раз я была у мамы, и Ливерий зашел при мне.

Мама поставила чайник. Начала разговора я не слышала, да и запамятовала, но я хорошо запомнила слова, сказанные моей маме: «Ты иконы свои отдала, не зная кому, что за люди – свое счастье вместе с ними отдала». И действительно, до этого она отдала приезжим людям много икон, которые хранились на чердаке. Мама согласилась с тем, что отдала иконы. Меня поразило: «Откуда он это знает?»

Старшая сестра – Татьяна была уже замужем, но сильно болела. Мама спросила у Ливерия: «Чем помочь дочери?» Ливерий ответил, что молодым надо обвенчаться. Она этот наказ не исполнила, сама через некоторое время поправилась, а вот муж умер. А моей маме тоже особого счастья не было, судьба нелегкая: муж умер рано, поднимала одна троих детей. Думаю, что в начале того разговора, она пожаловалась на жизнь. Он и сказал ей про иконы.

Зиновьева Валентина Яковлевна (65 лет, п. Глубокое):

Много лет назад мой брат попал в аварию. Поздно вечером «веселые» молодые люди, возвращаясь с пикника, вылетели с лесной дороги на трассу, и столкнулись с его машиной. Один из них погиб.

Милиция так произвела осмотр места происшествия, что арестовали моего брата, а позднее и осудили на шесть лет. Жена осталась с тремя детьми. От горя стала искать помощи. Одна добрая женщина посоветовала обратиться к Ливерию Семеновичу, прежде чем подавать на пересуд.

Она нашла ту деревню в лесу, но не знала какой дом. Увидела деда на огороде. Хотела спросить, но он ей сразу стал говорить, что она неправильно сделала: надо было адвоката нанять не местного, и чтобы суд был не в Тотьме. Сказал, что эти ребята – сыновья влиятельных родителей. А главное, что брат некрещеный. Это все так и было.

Дедушка сказал: «Надо не пожалеть денег и подать на пересуд в Бабушкино». Сказал, что он просидит десять месяцев и его оправдают, приедет вечером на автобусе до самого дома. Все так и произошло. Суд в Бабушкино, пересмотрев дело, выпустил брата. Он просидел только десять месяцев.

Смолина Анна Евгеньевна (пос. Старица):

Мы приехали первый раз на хутор, зашли, я стесняюсь. Нина Федоровна, спрашивает: «Вы откуда?» Говорю: «Мы с Корицы». Она кричит: «Ливерка! Тут с Корицы приехали». Он сразу выходит, строго посмотрел на нас и говорит: «А почему одна без креста?» А, я стою и думаю: «У меня иконка Божией Матери, а креста-то нет». Меня сразу как окатило холодной водой. Нина говорит: «Это я без креста». А я говорю: «У меня иконка». Ливерий мне отвечает: «Не тебя касается». У меня отлегло от сердца. Но как же, как Ливерий Семенович узнал, что без креста, не видно же?

И вот этот взгляд… Я так перепугалась, а девчонки посмелей – они уже там бывали. Потом Нина Федоровна чай накипятила, сразу за стол нас. Я сажусь, а он: «Ты не туда садишься». Посадил меня к Нине Федоровне и говорит: «Одна с бедой, одна с горем, а одна с бракоразводными делами». А, я, думаю: «Господи, как это он все знает?» Я настолько была поражена его взглядом и его словами… Я была не воцерковлена, но мама была верующей, и меня немножко учила. Не то, чтобы я совсем не верила, но нас отучали, и я была далека от всего церковного. Но когда первый раз я увидела Ливерия, то сразу поверила, что этот человек от Бога.

Посидели мы, попили  чайку, и стало мне легко-легко, а сначала я, вся ужатая, молчу. Не  то что я боюсь, но не знаю как себя вести. Стала рассказывать Ливерию Семеновичу про себя, а он говорит: «В церкви-то была?»  Отвечаю: «Нет». –  «Наберешь  с трех источников водички и как помолишься, сразу выпьешь». Отправил меня по трем источникам набрать воды, чтобы исцелиться от одной болезни.

Идем на источник, а у меня храническая ангина: как только попью холодного, то ангина сразу воспалялась. Было очень жарко, середина лета. Набрала из источника ледяной воды, выпила литр. «Все,– думаю,– завтра мне ни слова не сказать». Потом смотрю, вечером горло не болит. А когда из трех источников воды набрала и попила, болезнь прошла.

Домой приехала, мужу говорю: «Вот, такой есть человек удивительный». А он: «Я тоже хочу съездить».

Еще у меня не дышал нос, без конца текло из него, я и в больницу ездила. Поехала к Семеновичу, он мне маслицем от иконки «Семистрельницы» весь нос потер, потер. Я стою и думаю: «Зачем меня маслицем всю измазали?» Все, с тех пор у меня нет насморка.

Прожила я с мужем 25 лет, и неплохо мы жили. Когда  он умер, для меня это было очень сильное потрясение. И стала я ходить за советом к Ливерию Семеновичу.

Однажды Лена, дочка, звонит и говорит, что ей дали бесплатную путевку на Азовское море. Бесплатную путевку дали потому, что никто туда не ехал: это было как раз во время первой чеченской войны, и незадолго до этого были взрывы в Буйнакске, а это оттуда совсем недалеко. Я и все наши родственники стали ее уговаривать, чтобы она не ехала, там очень опасно. Я ей говорю: «Ты не поедешь! Если с тобой что-нибудь случится, то мне и не жить». И  время уже подходит: надо или собираться и ехать, либо не ехать. Лена настаивает, говорит, что ни разу не была на море, и ей очень хочется. Двоюрдные сестры мои, как узнали, тоже сказали: «Ты что, никому путевки не дают, а ей дали бесплатно, пусть едет!» Елена в полном расстройстве уехала в Тотьму на два дня. Вижу: все, полный тупик, пойду на хутор к Ливерию, как он скажет, так и будет.

Ливерий дал благословение. Сказал: «Пусть едет, покупает три нательных креста, на себя надевает и едет». Собралась Елена на юг за один день. Она поехала, и все получилось очень хорошо. Если бы не Ливерий, я бы ее точно не отпустила, а для нее это была бы трагедия. Когда она вернулась, то первым делом пошла на хутор, благодарить Ливерия. У них был сенокос, она им помогла.

Он был удивительный человек, и очень терпеливый. Сколько людей ездило к нему. Один раз из Грузии приезжали, он им говорит: «Вам надо на источник прп. Феодосия. Я им показала, где источник и где мощи преподобного. А сама думаю: «Ничего, себе, нам тут 7 км дойти надо, и то мы думаем, идти или нет, а люди из Грузии приезжают специально».

Один раз видела, как женщина пришла на хутор. Ливерий открыл дверь и говорит: «Нечего тебе здесь делать», и не пустил в дом. Оказывается, она занималась ворожением.

Когда старец уже лежал больной и не мог ничего делать, придешь, возьмет тебя за руку и крепко-крепко сожмет. И если у меня состояние было трясучее, плохо, тяжело то все как снимет, и я спокойно ухожу, как на крыльях летаешь после этого.

 Костюк Анатолий Михайлович (1958 г. р., д. Скородумка):

В 1993 году у меня обнаружили грыжу позвоночника. Я четыре месяца лежал в больнице, мне дали группу инвалидности и я считался безнадежным. Пытался лечиться всеми способами. В то время по телевизору показывали экстрасенсов: Чумаков и Кашпировских, которые заряжали воду, аккумуляторы и «лечили» всех направо и налево, а на самом деле калечили людей. Я хватался за все, как утопающий  хватается  за соломинку.

И вот, сестра моей жены Нина, Царствие ей Небесное, она сейчас умерла, рассказала нам, что в Тотьме есть один человек, которого она назвала чудотворцем, и сказала: «Поезжай под Тотьму к нему на хутор». И я поехал к нему; честно признаться, ехал к нему как к колдуну. Я был молодой, мне было 37 лет, и друзья и родственники мои были неверующие. Думал, он пошепчет или погладит, и все пройдет.

Тогда машины у меня не было. Шесть часов на одном автобусе, сидеть мне было нельзя, лежать – тоже. А от автобуса десять километров шли пешком – тяжело даже здоровому человеку. Я еле доплелся. Приехали мы, лесом кое-как дошли, а Ливерий Семенович с Ниной Федоровной метают стог, то есть накидывают на стог сено. Они сказали: «Сейчас, дометаем…» Рядом лежало большое бревно. Мы сели на него, достали свой провиант: колбасу и яйца, и давай есть. А был Петров пост. Тетя Нина потом вспоминала: «Ишь, какие гости пришли, в пост колбасу с яйцами наворачивают!»

Я смотрю и думаю: «Что это за дедушка такой щупленький?» Сижу и жду старца Ливерия, еле сижу, все болит. В это время щупленький дедушка подошел и оказался у меня за спиной, да как даст мне по спине, я аж подпрыгнул от боли. Я оторопел сначала. Ну, думаю: «Если бы ты не дедушка был…» Он мне: «Ну что, говоришь, спина болит»? А я еще и слова не сказал ни ему, ни Нине Феодоровне. Отвечаю: «Я жду старца Ливерия». А он говорит: «Так это я и есть». Жена моя сразу заплакала, и стала говорить. «Не знаю, будет он или не будет жить, а для начала работать». Он сказал: «Работать будет». Я в то время работал в автобусном парке Грязовца на автобусе.

Не задержал он нас ни на сколько. И говорит мне: «Чего ты к нам приехал?» Я думаю: «Здравствуйте, пожалуйста, я такую дорогу проехал, а он спрашивает, чего я к нему приехал». Но ехал-то я, думая, что он что-то пошепчет, как-то подует, что-то зарядит, может, что-то даст… Потому и разговор наш был недолгий. Он сказал: «Поезжай обратно в Вологду, у вас в Лазаревской Церкви лежат мощи прп. Феодосия Тотемского чудотворца. Там сходишь на акафист в четверг и попросишь маслица из лампадки, которая над ракой. А на будущий год приедешь опять в Тотьму».

Я был совсем не просвещенный в то время. Приехав домой, взял пузырек с узким горлышком, в него из лампадки непросто налить масло. А перед ракой акафист служил иеромонах Никита, человек строгий. Спрашивает он: «Кто тебе сказал, что так надо поступить?» Я говорю: «Уже четыре месяца хожу еле живой». Отец Никита мне сказал: «Налей сам масло из лампадочки над ракой и мажь им больное место». Так я и поступил. И с тех пор стал я расхаживаться, мазать больное место этим маслицем. И работаю до сих пор.

Когда мы уезжали от Ливерия Семеновича, то он сказал мне, что через год я приеду опять в Тотьму. Мы ехали с женой обратно на автобусе и рассуждали, незачем в Тотьму опять ездить, думаем, на другой год сходим лучше в церковь Лазаревскую к преподобному Феодосию. А потом 17 сентября в областной газете «Красный Север» я вдруг увидел заголовок: «Последнее возвращение преподобного Феодосия Тотемского на родину». Это было перенесение мощей преподобного из Вологды в Тотьму. Их положили вначале в Тотьме в Троицкой церкви. А у Ливерия Семеновича не было ни радио, ни телевизора, ни газет, ни журналов, были только книги святые. Так что про мое посещение Тотьмы через год сказано им было явно по внушению свыше.

Позже Ливерий Семенович сказал и о том, что мощи преподобного Феодосия будут лежать в монастыре. И даже место показал. Когда я узнал, что в 2016 году мощи перенесли в Спасо-Суморин монастырь, то у меня аж мороз пошел по коже.

Когда монастырь еще стоял разоренным, Ливерий Семенович водил нас в большой желтый собор в верхний храм. Там три иконы стоят: Господа, Божией Матери и еще какая-то. Там пола не было, мы шли по одним доскам и он мне щепку подал, я ее до сих пор храню. А после тетя Нина спросила: «Ливерко, иконы-то сияли или не сияли?» Когда мы заходили, то при взгляде на икону, которая в алтаре стоит, казалось, что изнутри иконы идет свет. Я потом ходил, специально смотрел, откуда идет свет, а снаружи все окна были заложены, ему неоткуда было проходить. Но свет был, и Нина Федоровна спрашивала, сияли ли иконы. Видимо, это было не один раз. Тогда Ливерий Семенович сказал нам: «Мощи будут лежать тут». И вот в сентябре 2016 года их торжественно перенесли в собор монастыря.

Когда мы второй раз приехали к Ливерию Семеновичу, он нам с женой сказал: «На будущий год не венчанные не приезжайте». А я и не думал о венчании до того.

Потом стали мы его ежегодно посещать: раз в год, как минимум, старались помогать косить сено. У меня сын и дочь, и к Ливерию Семеновичу мы ездили всей семьей. Мы возили сено с острова. Ноши тяжелые. И Ливерий никогда не попросит, чтобы ему кто-то помог поднять ношу. А Ваньке, сыну моему, было 16 лет. Молодой, «крутой», так сказать. Чувствует парень силу. Ванька думает о Ливерии Семеновиче: «Пока он из-под угора выйдет, я быстро свое отнесу и ему помогу». Потом говорит: «Подбегаю, попробовал, и понял, что с места сдвинуть не могу». А Ливерию уже 70 лет, он худой, щупленький, но легко это ношу на спину поднял и на гору потащил.

А по праздникам и воскресеньям ходили все вместе на службу в Тотьму за семь километров. Мы идем пешком на службу, а Нина Федоровна начинает его донимать: «Ливерка, Ливерка, а дочь их Инна, когда закончит, кем будет работать-то?» Ливерий Семенович молчит. Он вообще немногословный был. «Ливерка, что молчишь-то?». Он все равно молчит, и идет не спеша.  Тетя Нина не унимается: «Ливерка, тебя спрашивают, Инна, когда закончит, кем будет-то?» А он отвечает: «Кровь будет брать». А дочь у меня училась тогда в медицинском училище. В то время она была молодая, амбициозная. «Зачем это я кровь-то буду брать?»,– говорит. И даже немного обиделась.

Проходит время, заканчивает она медучилище. Тогда, в конце 1990-х, плохо было с работой, никуда не брали. Особенно трудно было молодым специалистам. Пришла заведующая онкологическим отделением в медучилище и отобрала четырех девушек, которые хорошо учились. И сказала им: «Девочки, я предлагаю вам тихую мирную работу лаборантами. Вы будете у меня работать, я даю вам зарплату по семь тысяч». Поо тем временам это было очень прилично. «Вы оканчиваете училище, переучиваетесь на лаборантов, и идете работать ко мне». С тех пор до сих пор дочь работает лаборантом и делает забор крови.

В 2000 году мы купили машину и приехали с сыном к Ливерию Семеновичу. У меня на хуторе «сел» аккумулятор. А Ливерий Семенович и говорит: «Снимай аккумулятор и езжай на Сухону. Переплывешь к большому плавучему крану, там тебе помогут». Я привык, если Ливерий Семенович сказал, не спорить, а делать. Поехали. А сын оканчивал школу и думал, куда ему податься. Он хотел поступить в школу милиции, но туда его не взяли. Приехали мы на плавучий кран, зарядили аккумулятор… А работавший там мужик обнял сына и говорит: «Сынок, учись на электрика, не пропадешь, я вот электриком работаю и очень доволен». Видимо, это на сына повлияло. Он пошел учиться на электрика, и в армии электриком служил: устанавливал видеокамеры, телефоны и т. д. Сейчас работает в Москве в фирме, которая устанавливает телевизионные антенны. Так что, Ливерий Семенович неспроста нас тогда на кран отправил.

Еще помню: мать моя всё меня уговаривала взять ее к Ливерию Семеновичу. Все говорила: «Возьми меня-то с собой к Ливерию Семеновичу, к дедушке». Взял я ее, приехали. А она его «подколоть» решила и говорит: «Скажи мне чего-нибудь, а то всё Толе говоришь». Ливерий Семенович ей и говорит: «А ты почто аборт-то сделала?» А мать от меня это всегда скрывала. Она давай оправдываться. Так вот Ливерий Семенович ее обличил.

Как-то взял я у него благословение на дорогу. Думаю: «Без машины как до Вологды добраться-то? На работу надо завтра выходить». Вышел, на повороте встал, поднял руку. Вдруг подлетает «крутая» машина на большой скорости и останавливается: «Тебе куда?» – «В Вологду не подбросите?» – «Не вопрос, садись». Предприниматели едут. Несутся, скорость большая. Потом остановились: «Ты не торопишься? Побыстрей не надо? Может, чаю попьем?» Напоили меня чаем. И скоро я уже был дома.

И так всегда было с Ливерием, вроде, мелочи, но они постоянно.

Сидим мы однажды, а Ливерий Семенович говорит: «А трое могли и заколоться». Мы ничего не поняли. Потом узнали, что к Ливерию, по просьбе родителей, поехали три молодых парня, но напились и попали в аварию. Авария была серьезная, но все остались живы и не пострадали. Видимо, Ливерий Семенович за них помолился. А у него после этого ключица сломалась.

С Ливерием Семеновичем мы общались 17 лет. Однажды он поведал мне о бывшем ему видении. Утром мы пошли по воду, спустились к реке, умылись. «Вот так же, как сейчас с тобой,– говорит Ливерий,– пошел я как-то раз за водой, посмотрел направо, к Тотьме, и вижу – стоит радуга над рекою, с одного берега на  другой, и по радуге идет Матерь Божия».

Когда в 1980-х годах собрались строить автодорожный мост через Сухону, было два или три проекта строительства. Дорожные мастера никак не могли выбрать: хотели ниже строить, но там течение сильное и поворот реки. И приехали на хутор к Ливерию Семеновичу – посоветоваться со старцем. «Вот  здесь надо строить»,– сказал Семенович, и показал то самое место, где он видел Богородицу, которая шла по радуге над рекой.   Мастера сделали, как он указал. А когда в 1986 году мост открыли, по нему пронесли все собранные Ливерием и Николаюшкой иконы в храм Пресвятой Троицы на Зелене. Семенович тогда нес икону святителя Николая.

На другой год после того, как он мне об этом рассказал, идем мы с женой по берегу реки, смотрю – а мост перекрашен. Был зеленого или синего цвета, а стал желтым. Сказал я об этом Ливерию Семеновичу, он улыбнулся и говорит: «Замечай – еще семь раз перекрасят». И правда, потом еще перекрашивали. А я думаю: «Почему именно семь раз?» И тут вспомнил: радуга! В радуге, по которой над Сухоной прошла Матерь Божия – семь цветов!

Когда старец серьезно заболел, его хотели забрать в больницу и в Москву, но он твердо сказал: «Я хочу умереть здесь». Это была его воля, и никто не посмел ее нарушить… Он все время говорил про Николушку: «это мой учитель», и похоронен рядом с его могилкой – ученик рядом с духовным отцом.

После его кончины случилась еще одна история.

Я живу под Грязовцем. Мои соседи все знают, что я человек верующий и один друг мне говорит: «Анатолий, а ты знаешь, что раньше в нашей деревне была часовня и источник Космы и Дамиана». Я тогда еще не знал, кто такие Косма и Дамиан, и что летом есть церковный праздник в их честь. А Ливерий Семенович очень любил святых Косму и Дамиана. Они его от болезни спины исцелили, когда он разогнуться не мог.

Проходит время и снится мне сон, как будто приходит ко мне Ливерий Семенович в гости. Заходит и снимает сапоги, а я ему говорю: «Семенович, ты проходи прямо так, не снимай сапоги». И тут я слышу, как будто забрякали пустые ведра, как будто еще кто-то с Семеновичем пришел, задел за ведра и они зазвенели. Я говорю: «А кто с тобой приехал?» А он отвечает: «Это святые бессребреники Косма и Дамиан к тебе в гости пришли».

Я с роду такого не слышал, чтобы четко было сказано: «бессребреники Косма и Дамиан». Проснулся я радостный и после этого стал собирать иконки этих святых и информацию о них. А источник этот до явления Ливерия я два раза искал, но не находил, но потом с первого же раза нашел. С тех пор прошло 12 лет, я уговорил народ, и мы поставили на этом месте часовенку. Сделали сруб 4м х 4м  и поставили крест. Отец Николай, митрофорный протоиерей, организовал крестный ход, на который собралось около 80 человек. И благочинный приезжал. Теперь мы по праздникам и по воскресеньям, а иногда по ночам ходим и обливаемся.

На Покров Божией Матери 14 октября, когда Ливерий отмечал свой день рождения, я всегда стараюсь посетить Тотьму и захожу на его могилку помолиться.

Шуст Нина Ивановна (1956 г. р.)

Благодаря Ливерию Семеновичу я осталась жива.

Я приехала на хутор двадцать один год назад, младшей девочке было полтора года, а я была беременна. С мужем мы жили плохо, он стал ко мне придираться, что ребенок, якобы, не его. У меня было сильнейшее расстройство. Вот-вот должны начаться роды, а муж меня доводит.

Одна раба Божия мне сказала, что есть такой человек молитвенный, Ливерий Семенович, и что она уже давно была у него с просьбой помолиться. У нее долго не было детей, а после того, как он помолился, она на Черное море съездила, и родила девочку.

Послушав ее, я в конце марта приехала к нему. Ливерий Семенович и Нина Федоровна сразу стали молиться за меня. Четвертого апреля я была уже в роддоме, а в начале мая мне сделали кесарево – я никак не могла родить. Тут у нас ни роддома нормального, ни больницы в округе нет. Тайга. А Ливерий Семенович помолится, и роды проходят легко и нормально.

 Трифанова Ирина Анатольевна (1973 г. р., г.Тотьма):

В 1969 году у моей тети Добрецовой Александры Алексеевны утонул в Сухоне брат. Его очень долго не могли найти. Ливерий дал им какую-то мисочку и сказал: «Где остановится, там и ищите». Действительно, так и вышло.

Второй раз поехали к нему втроем тетя Шура, мама и тетя Нина Шуст. Только зашли, Ливерий Семенович и говорит: «Первая пришла с болезнью, вторая – с разводным делом, третья с горем». Так и было: первая – тетя Шура пришла из-за дяди Пети – у него сильно болела спина и отнимались руки. Ливерий послал их сходить в три храма и велел обвенчаться. Спина действительно после этого прошла. Но дядя Петя очень любил играть в карты, и хотя Ливерий Семенович не велел, он это нарушил. И сначала ногу сломал, а потом сильно руки болели. После этого они все повеления выполняли.

Петр Евгеньевич и тетя Шура Добрецовы стали ездить к Ливерию Семеновичу. Дядя Петя говорил: «Колено у меня очень долго болело, не знал, что делать. Пришли, рассказали. Ливерий очень долго стоял у иконы, потом подошел ко мне, и как стукнет по колену. Я испугался – у меня и так колено сильно болит, а он тут еще бьет. А потом пошел домой, и смотрю – у меня ничего и не болит, все моментально прошло». Потом Петр часто приходил к Ливерию и много спрашивал.

Вот еще случай: дело было на глазах у тети Шуры. Родители привезли маленького ребенка из поселка Советский. Ребенку было полтора-два года. А он ходит только на носочках, на ноги полностью не встает. Возили его по врачам, в санатории. Ничего не помогало. Ливерий Семенович помолился, положил руку на голову ребенку, и тот сразу пошел как надо. Родители были на седьмом небе от счастья, стали предлагать большие деньги. Но Ливерий, конечно, ничего не взял.

А я с Ливерием Семеновичем и Ниной Федоровной познакомилась в 1993 году, когда болела. У меня были резкие и сильные боли в животе, как будто приступ аппендицита, и повторялось это каждый месяц. Мучилась я с четырнадцати лет, часто меня забирали на «Скорой». Но врачи ничего не могли объяснить, говорили: «Не знаем, что у вас, все нормально». Один раз привезли из больницы умирать домой, и я лежала так, что ни есть, ни повернуться не могла. Тогда мама поехала на хутор к Ливерию Семеновичу. Она думала, что он ей наговорит водичку или еще что-нибудь, а он нас послал сходить в храм и на три источника. Первый источник – прп. Феодосия Тотемского у Спасо-Суморина монастыря  . Второй источник – в городе Сокол. Там рядом с храмом стоит колодец, его называют: «Святой колодец батюшки Серафима Саровского», и вода там святая. Третий источник, куда мы поехали, был источник преподобного Сергия Радонежского в Троице-Сергиевой Лавре. И благодаря Ливерию, после трех источников живот мой прошел.

В 1994 году я вышла замуж, но прожив с мужем год, не могла зачать. Врачи ничем помочь не могли. Тогда-то я в первый раз самостоятельно пошла со своей бедой к Дубровским. Пришла на хутор и встретила там мужчину, спросила, где живет Ливерий Семенович, а он говорит: «Зачем тебе?» Я ему ответила. Так мы и познакомились. Дядя Ливерий сказал: «Надо молиться святым и праведным Богоотцам Иоакиму и Анне, родителям Пресвятой Богородицы» (их память празднуется 22 сентября (н.ст.)). Я заказала молебен. Помолилась, и после этого все прошло, через девять месяцев с небольшим я родила Дарьюшку.

Ливерий Семенович мне сказал, что всю жизнь буду работать с бумагой, и благословил иконку евангелиста Луки. И я уже 21 год работаю в библиотеке. А как-то в гости к Дубровским пришли Оля (дочка тети Шуры) и Лена – двоюродные сестры. Ливерий Семенович достал коробку ручек, поперебирал и достал Оле деревянную, а Лене простую. Обе сейчас работают бухгалтерами, а Ольга – бухгалтером именно в лесной промышленности.

Как-то прибиралась я у них дома, мыла пол у печки, а там стояли сапоги. Он мне говорит: «Давай сапоги-то, передавай». Я ему передаю их по одному, а он: «Этому сапогу есть пара, и этому сапогу есть пара, а этому сапогу нет пары». Мы конечно, растолковали на свой лад, нас в семье трое. Брат был женат, я – замужем. И решили, что Лена не выйдет замуж. Но сейчас она замужем, двое детей. А вот брат Сергей пожил 2 года в браке и разошелся, и уже 21 год живет один.

Мы часто ходили к Дубровским в гости. В праздники церковные дядя Ливерий был очень радостный веселый, весь светился. Еще мы старались им помогать: картошку копали, на сенокос ходили. И они нам помогали и своими молитвами, и продуктами. Они всегда держали скотину: коров, овец, козочку. В безденежные 1990-е годы, когда люди просто выживали, они приносили нам молоко, мясо, творог, вкусные пироги.

Со всеми болячками и скорбями ходили к ним люди, и они за нас молились. Когда я родила сына (в 2001 году), стала часто болеть. Все по больницам, ребенок ревет. В церковь не сходить, на хутор не сходить. Так я мучилась целый год. А потом ко мне тетя Нина пришла, и нам стало лучше: и мне, и сыну Диме. Это они помолились за нас. Помню еще, женщина Анна из Бабушкина приходила, у нее мальчик болел. Она сама медик, но часто приезжала. Ливерий помолился, подержал Библию над головой мальчика. Рассказывали, что он исцелился.

Как-то тетя Шура (Александра Добрецова) пошла с Дубровскими помолиться на могилку к Николушке. После молитвы Ливерий  зашел за его могилку, где была куча старых пластмассовых цветов, взял из этой кучи цветок и подал ей. Говорит: «Бери, после поймешь». Она потом про цветок забыла, но спустя много лет, когда Ливерий почил, тетя Шура пошла смотреть для него место на кладбище.

Места давали только на новом кладбище, однакол тетя Шура с дочерью Ольгой пошли к дежурному и попросили похоронить Ливерия –  а он приказал схоронить себя рядом с Николаюшкой –  рядом с разрушенным храмом и могилкой Николаюшки. На том месте была большая черемуха и куча мусора. И хотя никому не разрешали хоронить на старом кладбище, дежурный согласился и помог убрать весь хлам. Тогда-то тетя Шура и вспомнила о цветке, данном ей Ливерием именно с этого места.

Кремлева Галина Ивановна (1948 г. р., г. Тотьма):

Это было в начале девяностых годов. По просьбе Альбовой Людмилы Кузьминичны я посетила Дубровского Ливерия Семеновича.

Людмила Кузьминична работала в налоговой инспекции г. Вологды. Позвонила ее мать из Чагоды, и говорит: «Отец уехал на велосипеде в лес по грибы, и уже несколько дней его нет дома». Были организованы поиски, но безрезультатно. Это был конец сентября – начало октября. Обращались к гадалкам, экстрасенсам – никто не помог. Узнали, что в Тотьме, в деревне, живет старичок удивительный, он поможет в поисках. Меня попросили сходить к Ливерию. Водитель довез до того места, где кончалась дорога, а дальше грязь, в сапоги зачерпнешь. На хуторе как будто все вымерли. Подошла к дому, у которого стояла женщина, сказала, что мне надо Ливерия Семеновича.

Она говорит: «Нет, заболел». Я рассказала, зачем пришла, она пригласила меня в дом. В кухне, за столом, ко мне спиной сидел старичок и делал веники из веток березы. Хозяйка меня спросила: «Ты крещеная?» Старичок, не оборачиваясь, сказал: «Некрещеная», и добавил: «Я некрещеным не помогаю». На вопрос хозяйки: «Где ты работаешь?»,– он тоже ответил за меня: «В начальствующих органах». И сказал, что, отец Людмилы пошел по грибы, по ягоды и потерялся: «Ты за этим пришла?» Я сказала, что только по грибы. Ливерий сказал: «И по ягоды. А ты молчи, когда я говорю. Поиски пусть прекратят, его не найдут. Но потом местные люди найдут».

Я спросила: «Кто они?» – «Охотники или еще кто-то». А точную дату не сказал. Потом подумал и сказал: «Он недалеко от железной дороги, а рядом еще один труп найдут». В области удивились, посмеялись: «Какой еще второй труп, никто не терялся больше, и о потере никто не заявлял!» Но вскоре труп у железной дороги нашли. Украинец, который жил в Чагоде с женщиной, поехал домой, так как она его выгнала, а его сбросили с поезда. Таким образом, его никто не искал. В Чагоде считали, что он уехал на Украину, а на Украине, что он живет на Вологодчине

А отца ее нашли тут же, недалеко от этого места, но на следующий год. Нашли вместе с велосипедом.

Потом Ливерий мне сказал: «Про чужих пришла узнать, а у самой горе не меньше. Чего молчишь?» Я сказала, что сын доверил своему товарищу передать за товарную сделку большую сумму денег, да не только своих. Они предприниматели. Тот денег не передал и сам исчез. Пришлось брать ссуду и рассчитываться, подали в розыск. «Ой, девка, добрая ты, а горе у тебя не меньше. Найдут того человека, но толку никакого. Выйдет на свободу сухим». Так и получилось. Сын на суде решил его не сажать в тюрьму: «Будет работать, отработает и отдаст». Но тот сразу же пропал.

«А тебе надо покреститься на праздник святых Косьмы и Дамиана,– сказал потом Ливерий.– Я их очень люблю. Я заболел, у них помощи просил, прочувствовал через себя». Я так и сделала. Сама и сын покрестились в этот праздник.

Второй раз я ходила к Ливерию Семеновичу, когда у меня тяжело заболел внук. Он попал в реанимацию. Чего скажет Ливерий? Я пришла, у него очень много народа – гостей из Бабушкино. Но он уделил мне несколько минут и сказал: «Тоже болею, но не расстраивайся, внук в этот раз поправится».

Еще один раз я ходила на хутор по просьбе начальника. У мамы Ларисы Альбовой, у которой погиб муж, отказали ноги от переживания. Ливерий велел заказать молебен с водосвятием Косьме и Дамиану, и святой водой мазать ей ноги. По его наставлению так все было и сделано, и ей стало намного легче, а потом она и совсем поправилась.

 Лосева Валентина Тимофеевна (1951 г. р., пос. Юбилейный):

Однажды мой муж Николай потерял сумочку со всеми документами (водительские права, паспорт, военный билет, сберкнижку). Мы очень расстроились. Машину всю перерыли, но ничего не нашли. Надо было все восстанавливать. Сидим, горюем. А вечером к нам пришел друг мужа Александр Ушаков, и мы рассказали ему о своем горе. Разговорились, и он предложил съездить на хутор Внуково к его крестному – Ливерию. Я впервые услышала это имя, но Саша сказал, что он ему уже помог – излечил детей. Поэтому утром мы отправились в Тотьму и на Хутор.

У них были гости, много батюшек. Сдвинули столы, и в доме поместилось четырнадцать-пятнадцать человек.  Мы  потрапезничали и помолились. Ливерий нам сказал: «Помолитесь Прокопию праведному Великоустюжскому, и через два дня найдете». Я не очень поверила и отнеслась несерьезно. Но все-таки неосознанно помолилась Прокопию праведному.

На другой день решили ехать в Тотьму, восстанавливать документы. Коля пошел к машине, прибегает обратно с радостным криком: «Валя, я нашел документы!» Я спросила: «Где нашел?» – «В машине, на водительском сидении». Это сидение, как и всю машину, мы проверяли множество раз. Да и когда ехали, муж сидел на водительском сидении. Ну, это ли не чудо?

Еще хочу рассказать о семье Ушаковых.

Ливерий Семенович был крестным Александра Ушакова. Они жили в деревне Горбенцево. Жили дружно, семья была большой – трое детей. Дети подросли, но никто из них не ходил. Долго терпели, волновались. Затем решили поехать к крестному за советом. Встрече Ливерий обрадовался. Когда рассказали о своем горе, крестный Ливерий сказал: «Не переживайте, будут не только ходить, но и быстро бегать, здоровенькими». Жену похлопал по плечу и сказал: «Еще раз замуж выйдешь и четвертого родишь».

Все подумали, что это шутка такая и не придали значения. Однажды летом Александр ушел в лес и не вернулся. До сих пор никто не знает, где, что и как, пропал неизвестно где. Жена много лет его ждала, затем снова вышла замуж и родила четвертого ребенка, как старец ей и предсказал.

Совкова Валентина Александровна, 83 года, пос. Советский.

Наша семья жила до войны на Вожбале в деревне Гридино. Потом мы переехали жить на Пятовку (пос. Советский), где я пошла работать: грузить шпалы на Пятовском лесопункте. Мы покупали молоко на хуторе Внуково у Ливерия и Нины Дубровских. Люди они были благочестивые и работящие, у них было много скота. И мама моя была очень набожным человеком, да и сама я часто ходила в храм, постилась, во всем доме были иконы.

Мой брат Александр, верующий, был военным, служил в десантных войсках, много раз прыгал с самолета с парашютом. В 1992 году он приехал к нам из Сухуми с дочкой Ириной погостить. А в Грузии тогда шла война. Мама напекла пирогов и пригласила Ливерия. Он пришел, его посадили за стол и они стали разговаривать. Говорили об Афоне.

После этого Ливерий стал каждый день носить молоко, и они с братом подружились. Они долго беседовали, видимо, у них было много общего. Потом, когда брату надо было уезжать, они обменялись часами. Еще Александр предложил ему сфотографироваться на память вместе с нашей семьей. Сходили к фотографу, и получилась фотография, где моя племянница Ирина стоит на табуретке. А на прощание Ливерий им все предсказал. Сказал об Ирине, что «будет мудреной», будет хорошо жить, но далеко от Сухуми, и у нее будет трое детей. А брату предсказал, что похоронен он будет на Афоне.

Так все и получилось. Брат сильно заболел, а жена, забрав дочку Иру, оставила его и уехала в Сочи. Работала в детском саду, имела там четырехкомнатную квартиру. Но детский сад сгорел, а она была ответственной, и ее должны были посадить в тюрьму. Пришлось за взятку оставить квартиру, в которую начальник, бравший взятки, сразу переехал. И они уехали в Магадан. Ирина и сейчас живет в Магадане, и у нее трое детей. А брат Александр уехал на Афон. Там он и похоронен.

Еще про соседа Ливерия Семеновича, Валентина Гусишного, люди рассказывали такой случай. Валентин работал на Пятовке – на нижнем складе, и должен был каждый день на лодке переплывать Сухону. Один раз он сидел пьяный на берегу реки. Вдруг, откуда ни возьмись, идет Ливерий. Сходил, зачерпнул ведро воды и облил его с головы до пят. Хотел, говорят, отрезвить, ведь Валентин не просыхал от водки. А через некоторое время он утонул: когда заводил лодку, вывалился за борт и не выплыл. Может быть, Ливерий Семенович так предсказывал это несчастье, хотел его предотвратить.

Подпись под фото: Слева направо: Совкова Валентина Александровна (я), Совков Александр Александрович (брат), Ливерий Семенович Дубровский, Совкова Александра Николаевна (наша мама), на табуретке – племянница Ирина (дочка брата).

Серегодская Галина Васильевна (1951 г. р., г. Тотьма):

Мой сын, Валерий, был в армии, от него долго не было известий, а в это время началась первая чеченская война (1994-1995). Я только узнала, что их отправили в Чечню и все…  Ни письма, ни весточки, а только тревога, смятение, отчаяние. Работала я в больнице. Женщины-работницы знали Ливерия как удивительного человека, и, увидев его около больницы, пригласили его ко мне в кабинет, чтобы он со мной поговорил.

Я была человеком неверующим и невоцерковленным. Спросила я у него про сына, но ответа не поняла. У меня на подоконнике было яблоко, и я сказала: «Возьмите яблоко за то, что зашли!» Он взял яблоко в руки, подержал и говорит: «Я это яблоко не возьму, вот так оно котится, котится и домой воротится». Вскоре стали поступать от сына известия, и он вовремя демобилизовался живой и здоровый, по молитвам Ливерия Семеновича.

Дурова Зинаида Ивановна (г. Тотьма, 1925 г.р., 76 лет):

Все ходили к нему, когда скотина терялась и домой не являлась. Говорил Ливерий действительно мало: «Найдется твоя корова, иди на север, там она заблудилась, да и ногу повредила. По ручью ищи, стог там недалеко». Только корова находилась на второй или третий день. А еще скажет: «Скотину надо с Богом благословлять и выпускать, да святого Георгия попросить присмотреть». Некоторые люди по его благословлению вешали крестики к ошейнику или пришивали, чтобы бес корову из родного стада не увел.

Однажды шла я из леса, очень долго искала клюкву, набрала корзину, да закружилась в побирушке . Потом  понимаю, что не знаю, в какую сторону выход с болота, да и клюквы жалко. Шла, шла, невольно и вылетело слово матерное. Ну, все, думаю, совсем с ума сошла. Темнеет. Смотрю, дерево – береза сваленная. Встала я на коленки прямо в лужу, и давай молиться. Все молитвы прочитала, что знала, решила посидеть на березе. Села, смотрю, а на том краю стоит моя корзина и тропинка на выход.

Поблагодарила я Бога, выхожу из леса, а навстречу Ливерий со всенощной из храма, праздник был какой-то: «Что, долго водило? Встала на молитву, да маленькую лужу нашла, надо было поглубже в мох встать».

Говорю ему: «Да, Ливерий, бес водил, думала не найдут моих косточек». – «Ох, уж эти потеряшки! Вместо храма – грибы, да ягоды. Ты, вот, на первый день вышла. Сегодня трое не выйдут. Один выйдет завтра, один на второй день, а третий без ума выйдет и в церковь придет, свечу поставит. Господь выведет, ведь все крещеные. А ты, Зина, одна в лес не ходи, ведь слаба на глаза стала». И повторил: «Потеряшки, потеряшки, лес не любит шуток».

Емельянова Ольга Ивановна (г.Тотьма):

Мы не очень прислушивались к тому, что говорили наши деревенские бабушки, но у них имя Ливерия было на слуху. Его знали во многих деревнях, и звали «Ливерьюшка».

Моя бабушка, Маслова Раиса Александровна, проживала в деревне Быково Тотемского района, недалеко от Погорелово. Она была очень верующим человеком, ездила на праздники в храм, в красном углу стояли иконы. А каждую зиму в последние годы жизни ездила к сыну Ивану в город Чайковский, Пермского края. Однажды осенью она засомневалась, сможет доехать, или нет, и подошла в храме к Ливерию Семеновичу. Это был конец 1992 года. Она спросила: «Ливерьюшка, что ты мне посоветуешь: ехать к сыну, или нет?». Он ответил: «Поезжай-ка, поезжай. Ты-то еще ничего, поживешь. А вот сын у тебя плохой» (по состоянию здоровья).

Моя бабушка подумала на младшего сына Леонида, которого оставила в деревне одного. А приехав к нам в Чайковский,  узнала, что у нас папа сильно заболел. Как Ливерьюшка за тридевять земель это почувствовал! Бабушка приехала и говорит: «А Ливерьюшка правду сказал, что сын плохой». Папа обиделся, что она так сказала, но это была правда. Вскоре, спустя немного времени мой папа Иван умер. А бабушка, похоронив его, прожила еще три года и умерла в возрасте 86 лет. И до конца своей жизни ходила в церковь.

А моя другая, городская бабушка, хорошо знала Николаюшку. И все городские бабушки знали Николаюшку, потому что он жил в Тотьме. Зато про Ливерия хорошо знали в деревнях. В Усть-Печенге, в Погорелово, в Вожбале, и даже в некоторых сямженских деревнях.

Завьялова Светлана Вячеславовна (г.Тотьма):

Ливерий с Ниной и Женей, когда ходили в церковь и обратно, проходили мимо нашего дома, нередко заходили к нам в гости, оставались попить чаю.

Однажды осенью они шли мимо нас, а у нас бабушка сильно болела, и мама попросила их зайти. Моя бабушка Завьялова Калисфения Алексеевна (в девичестве Голыгина) была глубоко верующая, она еще с детства помнила, как завивали кудри Николаюшке. А потом она как-то уснула на голой земле и заболела, а Николаюшка ее вылечил.

Бабушка угасала на глазах, и врачи давали ей не больше двух дней жизни. Мама говорит: «Вот, мама сильно болеет, она еще поживет?» Ливерий посмотрел, помолился и протянул: «Поживет…» И бабушка после этого еще больше года жила.

Слободина Александра Семеновна (1935 г. р., 80 лет, пос. Советский)

Это было в 1978 году. Мой муж тяжело заболел, при обследовании в больнице ему поставили диагноз: «рак легкого». Дали направление в областную больницу, но операцию делать было поздно, надо было обращаться раньше. Он пролежал в больнице три недели, и его выписали домой. Врач вызвал меня на собеседование, сказал, что выписывает ему лекарства: таблетки, уколы, и что ему дают вторую группу инвалидности. Я задала врачу вопрос: «Сколько он так проживет?» Он ответил: «При хорошем уходе и питании ему осталось жить месяца три, ну, самое большее, полгода».

Мы стали жить и бороться с этим недугом, как могли. Но улучшения  не было, а становилось все хуже. Он почти перестал кушать. Было трудно передвигаться, так сильно отекали ноги, что даже не могли подобрать обувь. От него шел неприятный запах: там, где он находился, после него надо было проветривать. Ходил очень медленно, была сильная одышка, задыхался. Выходил гулять только около дома, ему было трудно дойти до калитки.

А мимо нашего дома ходил в магазин и на остановку автобуса Ливерий. Однажды он шел мимо, подошел к мужу и поинтересовался о его здоровье. Когда муж сказал, что ему осталось жить немного, то Ливерий сказал: «Ты не умрешь, ты поправишься, и все будет хорошо». Постоял, помолчал и сказал: «Спаси Господи тебя», и ушел. Муж пришел домой и мне все рассказал, но я не поверила. С таким диагнозом долго не живут.

Муж говорит: «Как пойдет он следующий раз, я его спрошу, как надо лечиться». Муж ждал его два дня. Ливерий снова подошел к нему, и муж спросил:  «А чем мне лечиться?» Ливерий ответил:  «Твое лекарство в лесу, а помочь тебе может твой свояк». Муж подумал и говорит: «У меня нет таких свояков». Тогда Ливерий напомнил: «Охотник Кузьма. Пусть твоя жена сходит к нему, все расскажет и попросит помочь. Он не откажет. Будешь есть мясо барсука все время, и думать только о хорошем – что ты поправишься. А я за тебя буду молиться». Я сразу же пошла к Кузьме, все ему рассказала, он не отказал и стал носить нам мясо барсука.

И вот прошло полгода. Мужу стало лучше, он стал поправляться. Стала пропадать одышка, он стал ходить к соседям в гости. Сошли отеки, но не совсем. А Ливерий часто его проведывал и говорил: «Все будет хорошо». А еще через полгода нам надо было ехать в больницу на комиссию. Когда мы приехали туда и муж зашел в кабинет врача, тот потерял дар речи. Спросил его: «Это ты?» Муж ответил: «Да, это я, вы меня отправили умирать, а я жив». Врач был очень удивлен. Когда сделали снимки и обследование, рентген показал, что все затянулось, а врач сказал: «У тебя легкие как у младенца».

Мы думали, кто же нам помог: Кузьма или Ливерий? Но барсучьим мясом рак не излечить. Все же исцелил его Ливерий. Человек он был не очень общительный, много не говорил, скажет несколько слов и уходит, но мужу после него становилось лучше. С мужа сняли группу, дали сначала третью рабочую, и он вышел на работу, а потом инвалидность сняли вообще.

Зиновьева Валентина Яковлева (65 лет, п. Глубокое):

Много лет назад мой брат попал в аварию. Поздно вечером «веселые» молодые люди, возвращаясь с пикника, вылетели с лесной дороги на трассу и произошло столкновение с его машиной. Один из них погиб. Милиция так произвела осмотр места происшествия, что арестовали моего брата, а поздней и осудили на шесть лет. Жена осталась с тремя детьми, в горе стала искать помощи, и одна добрая женщина посоветовала ей обратиться к деду Ливерию, прежде чем подавать на пересуд.

Она нашла ту деревню в лесу, но не знала, какой ей нужен дом. Увидела деда на огороде и хотела спросить. Но он ей сразу стал говорить, что она неправильно сделала: «Надо было адвоката нанять не местного, и суд чтобы был не в Тотьме. Надо не пожалеть денег и подать на пересуд в Бабушкино». Сказал, что эти ребята – сыновья влиятельных родителей, а брат некрещеный. Это все так и было.

Дедушка сказал, что он просидит десять месяцев и его оправдают, приедет вечером на автобусе до самого дома. Все так и произошло. Суд в Бабушкино, пересмотрев дело, выпустил брата. Он просидел только десять месяцев. Это было просто чудо!

Оленева Галина Александровна (1949 г. р., г. Тотьма):

После службы в храме я подошла к Ливерию Семеновичу Дубровскому, зная, что он дружил с Николаюшкой Сондугским. Я хотела его расспросить или назначить встречу, чтобы узнать что-нибудь о старце.

Он стоял лицом к алтарю и молился, я же, наоборот, встала спиной к алтарю. Он меня не оговорил, не поправил и не сказал свое обычное: «Не греши». Он посмотрел на меня внимательно, и тихо сказал то, чего я не ожидала: «Пожар, дом, колодец, беги».

Это меня выбило от моих мыслей, я растерялась, а когда опомнилась, его уже в храме не было. Ливерий Семенович и Нина Федоровна спокойно шли по дороге к дому. Его словам я никакого значения не придала. Но вот дом родительский, в котором прошло мое детство, где осталась моя детская душа, действительно сгорел. Дом был в Мосеевском сельсовете – это за тридцать километров от Тотьмы.

Сергачева Валентина Витальевна (1939 г. р., г. Тотьма):

Как-то был случай: моя мама пошла в город, на пути встретилась с одной женщиной, стала разговаривать, а мимо них проходил Ливерий. Остановился и говорит: «Как будет здесь ярко, жарко и светло!» Больше ничего не сказал. А ночью сгорело недавно построенное здание Дома колхозника.

Еще одной моей знакомой женщине Ливерий сказал: «Ты больна неизлечимой болезнью. Обратись к врачу». Это подтвердилось.

Шамова Нина Николаевна (1971 г. р., пос. Октябрьский):

У меня мама очень сильно болела: сердце, давление. Много слез мы пролили. А дядя Ливерий помогал, потому что он большой молитвенник. У меня мама сомневалась: и молится, да сомневается, что на все воля Божия. А он на камушек, который около его дома, нас поставит и заставляет молиться. И сам молится, а мы плачем. Потом мы прочитали, что камень – это твердая вера.  И вот стали мы часто в выходные дни выбираться из деревни в храм. Мама, слава Богу, до сих пор у меня жива.

Я, когда к дяде Ливерию попала, после аварии сильно болела, головные боли были у меня. И вот, принесла я как-то раз ему и тете Нене ягоду, чернику. Рада была, что они меня приняли, потому что не всех они принимали. И вот, сидела я у них, а по полу ящерица побежала. Я взяла эту ящерицу на пакет на целофановый и вынесла. Тетя Нина говорит: «Не боялась ты?» Я отвечаю: «Не боялась». А дядя Ливерий, сказал: «Ты болезнь свою вынесла». И с той поры у меня таких сильных болей уже нет. У меня такое ощущение, что они сами переносили наши болячки – сердцем болели.

Часто к нему ходила Апполинария Алексеевна Зайцева. Ей восемьдесят шестой год, она в деревне, на моей родине живет. Все советы, которые он ей давал, она исполняла, и это тоже ей помогало. У нее сын жил в Казахстане, в 90-е годы у него были большие трудности. Дядя Ливерий ей сказал, на какие праздники ему надо в церковь сходить и помолится. Сын это исполнил и удачно выехал в Россию, и живет сейчас во Владимирской области.

А еще был такой случай. Пришла она к дяде Ливерию, а он все ей все про какого-то мальчика говорит: «Мальчик, мальчик…» А потом дочка у нее рассталась с первым мужем, дети были уже взрослые, она вышла замуж за второго, и у нее родился мальчик. И вот она умерла – дочь, а мальчик этот остался сиротой, и его взял в опекунство тот самый сын Апполинарии Алексеевны, который выехал из Казахстана. И воспитывает он этого мальчика.

Двойнишникова Валентина (1934 г.р. дер. Задняя – п. Глубокое):

Мы жили в Задней, недалеко от начальной школы. Все ученики с хутора Внуково тоже учились в этой школе. В то время, когда на реке Сухоне был ледоход, дети Дубровских ночевали и жили у нас, так как в школу было не переехать. С Ливерием мы учились с первого класса. Порой от учительницы ему доставалось крепко.

Мы часто бывали на хуторе Внуково в гостях у Дубровских. Мама Анна Лукьяновна была очень приветливой, доброй женщиной, отец тоже хороший, был большим шутником. В праздники играла гармошка. Брат Ливерия, Николай, любил плясать, правда, плясал не в такт – «не под гармошку». Николай и Маиса не были верующими людьми. А вот в Ливерии уже было что-то особенное. Он не участвовал в наших плясках и куда-то уходил. Клава, жена брата Николая, очень жалела Ливерия. Тогда у него уже развилась болезнь (эпилепсия). Даже когда умерли его мать и отец, а потом ее муж, она всячески помогала Ливерию: стирала, мыла, пока он не женился на Нине Федоровне.

Когда Ливерий познакомился со старцем Николаем, он очень изменился, стал вполне взрослым человеком. Он ходил по домам, учил людей вере в Бога. Однажды пришел он к нам в дом, хотя давно у нас не бывал. Окно из кухни выходило на Сухону. Как раз напротив хутора Внуково. Ливерий остановился у окна и замер, долго смотрел в окно, не мигая. Моей маме стало интересно, что он там увидел. Он сказал: «Посмотрите, какая красная свеча стоит на нашем хуторе. Чуть не до неба!» Мама посмотрела, но ничего не увидела, никакой свечи. А потом вскоре у Тюкачевых загорелся дом, он был недалеко от дома Ливерия. Пожарным за реку не попасть. Дом сгорел быстро, и горел как свеча до самого неба.

Марчук Александр Григорьевич:

Многие говорят, что по вере воздастся.

Мне, перед тем, как мы приехали к Ливерию Семеновичу, сказали, что надо операцию делать, больше ничего мне не поможет.

У меня не то что страх, а испуг какой-то был – разговаривать с Ливерием Семеновичем. Отец Николай (диакон Николай Гончаров – Ред.) говорит: «Расскажите ему о своей проблеме». А я не знаю, как сказать. Ну, озвучили ее за меня, а он говорит: «Подойди ко мне». Я подошел. – «Повернись спиной». Он посмотрел, ладошкой по спине прошелся. – «Не надо тебе делать никакую операцию, иди». И ударил меня, прямо по больному месту. – «Иди излечишься». Думаю: «Какое там: «излечишься», от боли не прикоснешься!»

Надо ложиться спать у них на хуторе. Но на раскладушке мне нельзя, на кровати – нельзя, где спать-то? И спал я на полу под иконой, «Семистрельницей». Утром встали, помолились все (в крайнем случае, отец Николай молился и Ливерий Семенович, а остальные стояли). И, потом, он, после молитвы подходит к «Семистрельнице», макает два пальца в лампадку, подходит ко мне и начинает втирать. Больше он так не сделал никому. Потом говорит: «Тебе надо ехать к святому Феодосию, и там приложиться к мощам».

Когда отец Николай привез нас к мощам, служба закончилась. Ребята говорят: «Александр Григорьевич, давайте, прикладывайтесь». Мне, правда, тяжело было стать на колени, не из-за того, что я такой важный, а больно было. Они вышли все, ждут меня возле машины, а я встал на колени… И верьте-не верьте, я только положил голову на раку, я не хотел плакать, но… тут слезы полились, и я не мог остановиться – плакал взахлеб. Минут десять рыдал, потом встал, как ни в чем не бывало. Я встал, взяли мы там икону и масло от мощей, и приехали обратно.

Ливерий Семенович говорит: «Вот, теперь каждый вечер ты вместе с женой читаешь молитву (на обратной стороне иконы – молитва), а она тебя натирает маслицем». И что вы думаете? Девятнадцатого декабря я съездил, а в начале февраля уже полторы тысячи километров легко проезжал сам. А весной мы сыграли свадьбу сына, и я уже на ней танцевал.

Марчук Елена Алексеевна (1967 г. р., г. Мытищи):

Мне Ливерий Семенович прямо на месте помог. Как-то раз мы приехали к нему с Сашей (Марчуком Александром Григорьевичем – Ред.), сели ужинать, и тут у меня начинаются боли. А я с собой не взяла лекарства – а у меня сильные обезболивающие, обычные мне не помогают. И я начинаю теряться: что мне делать? Мне помочь могли только в больнице.

Я думаю, что он не мог просто услышать, что я говорила мужу. Я Саше говорю: «Саша, я лекарства свои не взяла». А он мне: «Тихо, тихо». И тут я гляжу, а Ливерий Семенович на меня посмотрел, а потом обратно в окошко – на свой камень. Мы с Сашей вышли на улицу, а у меня болей почему-то нет. Но такого просто не может быть у меня! Мне надо принимать лекарство, и сильное лекарство, тут же сразу все прошло. Я Саше говорю: «Это только Ливерий Семенович мог сделать».

Еще помню, дочери нашей предстояло рожать. Она очень боялась. А когда мы ездили, она подошла к Ливерию Семеновичу. Саша говорит ему: «Что там у нее?» Он посмотрел и говорит: «Все хорошо. По жизни, у нее все будет хорошо». Дочь это запомнила. И тут роды. Она родила, и через пять минут мне уже звонит и говорит так спокойно: «Мам, все хорошо, у тебя внук».

Удивительный человек Ливерий Семенович, удивительный.

Рассказ жительницы Тотьмы:

Анна Евгеньевна Смолина часто ходила к Ливерию, и она нам посоветовала сходить на хутор. Поженились мы только с мужем. Рассказывали некоторые, что Ливерий не всех принимал: иногда прятался, иногда отправлял. Но нас принял сразу.

Идем, видим, дедулечка стоит в теплой вязаной шапочке.

– Вы куда идете? – спрашивает

– Мы  Ливерия Семеновича ищем.

– Так вы ко мне,– обрадовался нам очень.

Потом стали чаще приходить.

Мы ходили, а он нас просто изменял невидимо. Муж после этого начал потихонечку воцерковляться.

Трудились они поразительно. Мы им помогали свеклу, морковку выращивать. Когда мы приходили, они очень радовались. А в трудное время, когда мы болели или унывали, они приходили сами – как чувствовали. Когда у меня рождался сын Дима, я сильно болела, меня резали под наркозом 4 раза. Тогда они ко мне пришли сами в гости. Принесли мне молока и подарков, поговорили, поддержали, и после этого мне еще одну операцию сделали, и все прошло, а главное, пропало желание умереть.

По рассказам двух сестер:

Мы решили пожить в уединении и хотели купить дом в деревне. Ливерий Семенович благословил, мы спокойно в храм сходили, помолились перед покупкой, и купили. Огород был большой, много соток, двор. Раньше здесь жила православная многодетная семья.

Ливерий Семенович сказал нам, что у нас на огороде был найден крест, а напротив, через дорогу, много лет назад была часовня, но ее давно сломали. А еще он сказал, что мы найдем икону Божией Матери. Мы обрадовались, перерыли весь дом, сарай, все, что смогли, но иконы не было. Через какое-то время снова спросили у Ливерия Семеновича про икону. Он подумал и сказал: «Найдете на праздник Иоанна Богослова».

В тот праздник мы пришли в храм Святой Троицы. Там была ниша, куда были выставлены иконы, которым нужна реставрация. Подошла работница храма, подала нам старую икону и сказала: «Вот, будете молиться». Икона была Божией Матери «Одигитрия» Смоленская, но она была без оклада. А через несколько дней одна из соседок, посмотрев на икону, сказала, что у нее есть оклад для иконы в виноградных лозах, может, подойдет. Но самое интересное, что оклад оказался именно от этой иконы.

Инокиня Ника (в миру Власова Надежда Николаевна):

У нас с монахиней Леонидой были проблемы, и игумен Арсений (Шастель) из Архангельской епархии нам сказал, что есть на хуторе такой старчик Ливерий. Нам  посоветовали съездить в храм Святой Троицы в день празднования Рождества Пресвятой Богородицы, там тогда почивали мощи прп. Феодосия Тотемского. В храме мы и познакомились с Ливерием Семеновичем. Мы не ожидали, что он будет такой простой, худенький, быстрый. С ним были бабушки Нина Феодоровна и Евгения Павловна.

Мы вышли из храма, поговорили и Ливерий Семенович нас в гости пригласил. Зимой они через реку ходили пешком по льду, и мы шли, а во всю реку была радуга. Это было зимой, я никогда не видела радугу зимой. А Ливерий Семенович говорит: «Видите? Видите? Это радость!» Она висела над их деревней и над всей рекой. А в доме у него икона чудотворная была – «Умягчение злых сердец», или, как ее там звали, «Семистрельница». Она цвет меняла, это многие люди видели. Как все молиться начнут перед «Семистрельницей», она светлеет, а когда не молятся, то темная.

Первый раз мы с ним удивительно поговорили. У меня кровать была рядом с его диваном. Утром проснулись, а он говорит: «Я вижу чужие сны. Хорошо спал. Но у тебя нехорошие сны, я за тебя молился».

Моя семья жила в селе Бабушкино в 30 км от Тотьмы. А до этого мы жили в деревне Бабушкинского района. Я закончила школу, потом родители перебрались поближе к храму, к Тотьме.

А в 2006 году у меня в лесу потерялась мама. Она любительница леса, и все время одна ходила и не боялась: у нас все в семье лес любят. Ушла в лес, на болото, за клюквой, в одном легком плаще, в кофточке без рукавов. Она жила от нас отдельно, и через два дня соседка мне говорит: «У тебя мама куда-то ушла, и уже два дня нет света в доме. Я видела, что она в окно промелькнула в плащике, ну, значит, она в лес пошла, а зачем и куда, никому не сказала». Обычно она в лес ходила с собакой, а тут даже собаку не взяла с собой, оставила дома.

Дело было осенью, уже в сентябре. Ночи стали холодать, а у нее с собой ни хлеба, ни спичек. Ночью было ноль градусов, начало заморозков.

Мама потом мне говорила: «Я, может быть, и не заблудилась бы, но на болоте в 15 часов уже никого нет. Набрала ягод и грибов. Пойду, думаю, домой. Но откуда-то появились мужчина и мальчик. Я им говорю: «Пойдемте вместе», а они говорят: «Иди одна». Но что-то было в них непонятное, страшное. Мне показалось в какой-то момент, что это были и не люди. Я сильно испугалась и пошла по незнакомой дороге в нужном направлении. Был там покос, я по нему пошла, решила срезать, и «закружилась». Чувствую, что хожу по кругу, а тропинки не могу найти. Где-то она рядом, да трава высокая. А потом вижу просеку и куда не пойду, везде по кругу. Легла под сосенками и заснула, а потом чувствую – ноги у меня отмерзают. Мороз подступает. Чуть инеем не покрылась. И стала я изо всех сил молиться, молитв много знаю».

Два дня ее искали – не нашли. Одна бабушка меня напугала, говорит: «Через два дня ее и в живых, наверное, нет». Холодина-то какая, не выдержит человек две ночи такие холодные. Я пошла к батюшке: «Благословите, пойду схожу на хутор к старцу Ливерию». И мы поехали с Алевтиной.

Был какой-то летний Божественный праздник. Ливерий пришел из храма: устал, поел, да еще кагору рюмочку выпил. Чувствовалось, что ему тяжело, и отдохнуть бы надо. Он молчит… Найдем ли мы ее, где ее искать?

Я говорю: «Ливерий Семенович, у меня мама потерялась уже двое суток в лесу». Он долго молчал, потом резко встал и вдруг твердым голосом сказал: «Найдется! На Усть-Печенгу выйдет!»

Я, конечно не очень поверила. А мама потом, когда вышла, рассказала, что после того дня, как я была у старца, она нашла мешочек, в котором был  коробок со спичками: «Думаю все, замерзаю, конец и выхода нет. У меня была соль в мешочке и немного еды. Начала я есть, посолила, и вдруг под солью нахожу 2 спички и коробок. И так я обрадовалась! Разожгла костер и несколько дней к себе в костер дрова носила и днем и ночью, даже мозоли натерла. Много было надо дров, чтобы постоянно горел костер. И еды у меня нет, и одежды нет. Я черникой спасалась. Попыталась грибы жарить, да они горькие. Еды нет, воды нет, есть хочется, и ем я чернику. У костра вся одежда прогорела, искры-то летят. А над головой самолеты летают. Я молюсь: «Господи, по самолетам бы выйти на дорогу, да неизвестен их путь по небу»».

Она вышла на людей на рассвете, они мотоцикл заводили у дороги. Недалеко от дороги, оказывается, была. А когда вышла, была вся седая. Они рассказали, что дорога ведет в Усть-Печенгу, где находится церковь Покрова Божьей Матери. Все правильно Ливерий Семенович сказал. И еще он сказал: «Идите к преподобному Феодосию, на источник, который из-под монастыря истекает». И мы все сделали, как он сказал.

Приезжаем в 9 вечера на автобусе к дому, а соседи говорят: «Мама-то у тебя дома, чай в беседке пьет».

Интересно, что вышла она на следующий день после того, как Ливерий Семенович за нее помолился. И вышла на людей: сама бы не вышла, без людей, страшно ей было далеко от костра уходить, ведь если костер потеряешь, то уж точно ночью замерзнешь.

Ливерий Семенович немногословный был. Два слова скажет и опять молчит. Но слова его были на вес золота.

Ливерий говорил, что в большие праздники работать нельзя. Одного мужчину предупреждали, чтобы в праздники не работал, а он не послушал. На сенокос покосили и стали загребать, а это было на Илью пророка. Мы шли в храм, а они загребают. Обратно идем из храма, а ветер поднялся, и все сено унесло с поля, нечего было уже загребать. И они поняли: обещали больше не работать на большие праздники.

Одна женщина приходила к Ливерию Семеновичу три раза. Она вспоминает: «Первый раз приехала, а у меня корова потерялась. «Иди,– говорит Семенович,– кричи». Ну, я все кричала-кричала. И правда, через три дня корова пришла. Но пошли у меня искушения: корова нашлась, потерялась лошадь. Он говорит: «Вот там-то». Пошла туда, и правда: она зашла в узкое место и развернуться не может, третьи сутки стоит. Голодная, еще немного и померла бы. Приехала благодарить, а Семенович говорит: «Идите, венчайтесь с мужем, а то теперь до мужа очередь дойдет». Я быстрей мужа в охапку и потащила венчаться, а то правда, пропадет еще. Три раза я мужа на венчанье возила. Два раза все расстраивалось, а на третий раз повенчались, и все у нас наладилось. Потом ездить благодарить, а так бы и корову с лошадью, и мужа могла потерять».

А одна раба Божия, Анна, медицинский работник, попала к экстрасенсам. У нее сын сильно болел и она ходила к  экстрасенсу, а потом у нее начались психические болезни, и поехала она к Ливерию Семеновичу. А он с  молитвой одним прикосновением руки всю ее болезнь снял, и она мгновенно получила исцеление.

С батюшкой игуменом Арсением мы были у него один раз, когда он почти уже лежачий был. Его с ложечки кормили, но он всех узнавал. Молчит, смотрит, почти ничего не говорит, но все равно чувствуется его поддержка, а глаза у него такие чистые, лучезарные, и терпение поразительное. Меня всегда поражало его терпение. Тетя Нина его бранит, а он говорит: «Так надо». Хоть бы одно слово сказал себе в оправдание, нет, молчит. А потом она покричит-покричит, да и скажет: «Ну, чего ты молчишь-то?». И тоже замолчит…

А Евгения Павловна была добрая-добрая бабушка. Ливерий про нее сказал как-то: «Она у нас по повелению Божию живет». Тетя Женя – удивительная раба Божия, потом она на Пятовке жила, слепая совсем, но четки постоянно в руках перебирала. Истинная молитвенница. У тети Жени очень трудная жизнь была. И сын, и муж были неверующими. И так трудно жилось! А в доме у нее был маленький поросенок, она его очень любила. И как-то вечером она взяла поросенка и доехала до Тотьмы. А оттуда ночью в мороз с поросенком подмышкой прошла семь километров по лесу до хутора Внуково, пришла в 12 часов ночи, ничего не боясь, хотя в тех краях и волки водятся. Говорит, с молитвой шла. Через несколько дней дома муж спохватился и приехал за ней, а Ливерий говорит: «Она останется пока у нас!»

Тетя Женя рассказывала: «У меня столько было семейных неурядиц, а пожила рядом с Ливерием Семеновичем, и муж изменился и стал говорить: «Женя, автобус с Вожбола в Тотьму в храм уходит, беги быстрее, не успеешь». До этого он меня ни в храм, ни к Ливерию Семеновичу не пускал, а тут стал говорить: «Беги быстрее, не успеешь»». Так она у них и осталась, такая воля Божия была.

А какие у них были замечательные песнопения! Придем вечерком, послушаем. А Ливерий Семенович нам говорит: «Как поработать – так вас нет, а как вечером песни послушать, так приходите».

Тетя Нина рассказывала, что люди приходят к нему со скорбями и болезнями, и он всем помогает и всех утешает, а сам потом терпит вражеские нападения. На него после этого то болезни и искушения находят, то он упадет и разобьется.

Много еще удивительного происходило вокруг старца, но к сожалению, записать мы тогда не смогли или не обратили внимания, посему будем теперь усердно молиться Ливерию Семеновичу, который на Небесах теперь прекрасно слышит нас.

Диакон Николай Гончаров.
Россия обязательно возродится 

Я услышал про Ливерия Семеновича в начале лета 2004 года от нашего настоятеля архимандрита Сергия (Рыбко). Ему рассказали об удивительном человека, подвижнике, живущем на хуторе в лесу, с которым пообщалась одна наша московская знакомая – научный сотрудник отдела диалектологии и лингвистики иститута русского языка РАН им В.В. Виноградова.

Сотрудникиа факультета собирали народный фольклор в Вологодских деревнях, и там услышали о блаженном Николаюшке Тотемском (Николае Константиновиче Трофимове). Заинтересовавшись этой темой, они стали собирать материалы про Николаюшку, и им посоветовали сходить на заброшенный хутор к Ливерию, который был учеником старца Николая. Ливерий сказал Наталье: «Я тебя уже 5 лет жду». Затем ответил на все ее вопросы, но когда она незаметно нажала на кнопку диктофона, он включил на полную громкость старое радио, которое явно слушали до этого очень давно. Поэтому записать ей ничего не удалось. Он не любил, когда его записывали или снимали на видео, и начинал юродствовать.

У священника Александра Андреева, который тогда был еще не в сане, были серьезные вопросы, и он решил съездить на этот удивительный хутор. То, как ему ответили, поразило и его, и нашего настоятеля отца Сергия, поэтому, когда я сказал, что хочу найти какого-нибудь духовного человека и посоветоваться с ним, батюшка сразу отправил меня в Тотьму.

Мы поехали на машине нашего прихожанина, было жарко, конец июня. Добирались долго, колодки заклинивали и начинали дымиться, как будто нас туда кто-то не хотел пускать.

Хутор Внуково встретил нас тишиной, он был пуст, и слышался только лай собак. Но у одного из домов стоял невысокого роста старичок, одетый в клетчатую рубашку, тельняшку и синий пиджак, на голове красовалась синяя кепка. Передвигался он с трудом, некоторыми рывками. Начинал все делать быстро, а потом замедлял. Видно было, что он привык все делать быстро, но силы уже были не те, годы брали свое. Ему было 72 года.

«Где найти Ливерия Семеновича Дубровского?» – «Это я и есть»,– ответил дедушка. Взгляд  у него был какой-то особенный, очень глубокий, он пробивал тебя насквозь, казалось, ему все известно про тебя. Но вместе с тем взгляд этот был какой-то отрешенный. Все кто приходил к Ливерию Семеновичу, говорили, что он не от мира сего.

Нас сразу позвали пить чай в дом. На  стол ставилось все, что было в доме, так полагалось встречать всех гостей. Дом был большой – пятистенок со всеми пристройками: жилая комната около 30 кв. м, но с громадной русской печкой посередине, занимавшей половину комнаты. Далее под одну крышу к дому были пристроены коридор, амбар и хлев, были еще терраска и горница. Типичный северный русский дом. Единственная жилая комната разделялась занавеской, за которой жили Нина Феодоровна Дубровская и Евгения Павловна Маракова, с другой стороны – Ливерий Семенович и Николай Мараков.

В хлеву у них стояли корова, коза, овцы и лошадь. За всем немалым хозяйством долгие годы ухаживали Ливерий и Нина Феодоровна, а в последнее время им уже помогали Николай Мараков и тетя Женя Маракова, его мама. Она была духовной дочерью старца Ливерия. После его кончины она жила в Тотьме у дочери. Последние годы почти ничего не видела, но беспрестанно молилась. У нее в руках было двое четок, которые она постоянно перебирала и днем и ночью. Только и слышно, как губы шепчут: «Господи помилуй». Живая деятельная жизнь на пользу других вылилась у нее в молитвенную старость. Она умерла недавно, 11 января 2017 года.

Когда мы подъезжали к хутору, небо потемнело, и надвигалась большая грозовая туча. Затем туча накрыла все небо, вот-вот должен был начаться сильнейший дождь. Нина Феодоровна сразу стала говорить, что сейчас надо бежать убирать сено, гроза заходит.

Но Ливерий велел нам садиться за стол и пить чай. Тетя Нина пыталась спорить, говоря, что сейчас будет дождь и потеряем все сено, но Ливерий твердо повторил, что будем пить чай, и стал нам наливать. Тетя Нина была его нареченной женой, но скорее ее надо назвать келейницей, или даже игуменьей, ибо все хозяйственные вопросы она решала сама единолично, а Ливерий ей беспрекословно подчинялся, как послушник в монастыре, даже если она была неправа. С Ниной они прожили долгую жизнь под одной крышей, почти 40 лет, и жили как брат с сестрой.

Но в вопросах духовных сама тетя Нина не дерзала спорить с Ливерием, она понимала, что он «человек непростой». Поэтому, столкнувшись с твердостью Ливерия, тетя Нина сразу замолчала.

Во время чая Ливерий отвечал на наши вопросы. Ответы были прямые и ясные, и на сердце становилось легко, как после исповеди. Он скорее даже отвечал не на сам вопрос, который я не всегда могу правильно сформулировать, но на мысли, из которых этот вопрос складывался. Сложнейшие и внешние и внутренние проблемы находили какое-то простое и удобоисполнимое решение.

Мы расслабились после дороги и неспеша пили чай, вдруг Ливерий встал и сказал: «Пошли, надо сено убирать». Все удивились. Тетя Нина стала ворчать: «Ливерка, да ты совсем сдурел, куда убирать, люди чай пьют, устали с дороги, я тебе раньше говорила – надо убирать». Но Ливерий был непреклонен: «Надо идти убирать сено». Он надел кепку и вышел. Все  последовали за ним на поле, где возвышались аккуратно сложенные стога сена. На краю поля был небольшой сарай, и мы стали закидывать в него сено из стогов. У Ливерия и Нины получалось очень ловко. Когда уже заканчивали, начал накрапывать дождь, и вскоре полил как из ведра. Мы закидали и побежали в дом. Ливерий шел не спеша, и потому промок, но нисколько не расстроился – сено все осталось сухим.

Эта история заставила меня задуматься. Рядом со мной был удивительный человек, деревенский житель, знающий все особенности природы. И вспомнились слова Господа, сказанные не верующим в Него: Лицемеры! различать лице неба вы умеете, а знамений времен не можете (Мф. 16, 3). Старец точно мог различать лицо неба, обещавшего скорый обильный дождь, но при этом руководствовался мудростью Небесной, и легко видел, что должно произойти в будущем.

Через несколько часов мы уехали, но уезжали уже другими. Я увидел своими глазами человека живущего по заповедям Божиим, человека из Патерика. Хотелось остаться с ним рядом, слушать, что он говорит и смотреть, как он живет. Он был как духовное солнышко, от которого хотелось погреться, вместить в себя немного его духовного тепла.

Много, кто хотел жить рядом с ним, но Ливерий не советовал долго у них оставаться. Каждый  должен нести свой крест и идти своим путем, хотя на сенокос и сбор картошки тетя Нина приглашала друзей помочь. Они тогда уже были старые и немощные.

На один важный для меня вопрос Ливерий не дал ответа, а сказал: «Надо приехать на память Прокопия Праведного 21 июля, и тогда откроется». Ехать предстояло в Великий Устюг. Я предложил ему тоже туда поехать, он ответил: «Да, я хочу там причаститься».

За день до праздника мы вчетвером с Александром Андреевым и двумя матушками из нашего храма поехали в Великий Устюг. До Тотьмы почти 700 км и от Тотьмы до Великого Устюга еще около 300. Дорога дальняя, и потому мы долго собирались. Днем я пришел в гараж и попросил, чтобы мне показали инструменты, какие дадут с собой, чтобы, если я сломаюсь, было хотя бы самое необходимое. Мы так всегда делаем перед дальними поездками на храмовых машинах. Мне все показали. В багажнике лежал знак аварийной остановки, пассатижи, отвертка, баллонный ключ и домкрат, я попросил, чтобы мне доложили еще и насос, что сразу и сделали.

В итоге мы выехали в районе 18 ч, и, как говорится, «собрали все пробки». При въезде в Переславль-Залесский я поехал напрямую через город. Не доезжая еще до города, на спуске с горки машина заглохла. Завести ее не удалось. Открыв капот, я понял, что у нас слетел трамблер и из него улетел подшипник. Позвонили механикам в храм, они «утешили»: «Сами не починитесь, либо просите кого-нибудь дотащить вас до автосервиса, либо утром вас эвакуируем, но уже не в Тотьму, а в Москву». Попытки попросить кого-нибудь о о помощи ни к чему не привели, мало кто ехал через город в 1 час ночи, а грузовики обязаны объезжать Переславль по другой дороге.

Я сразу подумал, что Ливерий Семенович благословил эту поездку и сам очень хотел поехать причаститься, а тут такая беда и никуда не попадаем. Хотелось верить, что по молитвам Ливерия Семеновича все уладится. А Александр Андреев сказал: «Переславль Залесский – это же родина Александра Невского, давайте ему помолимся». Все начали молиться, а я потерянно ходил вокруг машины.

В это время впереди на горке появился человек и начал спускаться к нам. Он был высокого роста, в плаще и с котомкой за спиной. Я  особо его не рассмотрел, помню, что у него была борода и красивое русское лицо. Когда он поравнялся с нами, я поздоровался и спросил: «Вы нам не поможете, вы в машинах не разбираетесь?». Он сказал: «Да, у меня самого три машины».

Это было интересно. Идти в час ночи с котомочкой по шоссе, а у самого три машины. Он  подошел к капоту, посмотрел и сказал: «Подшипник трамблера улетел». «Это  и так видно»,– подумал я.

«Давайте отвертку»,– сказал он мне. Говорил он твердо и со властью. Я молча пошел к багажнику за отверткой, а он следом за мной. Когда я открыл багажник и вытащил из коробки отвертку, он, подойдя справа от меня, из багажника нашей машины вытащил новый ТРАМБЛЕР.

Я сам проверял машину, и все инструменты видел, никакого трамблера, там конечно, не лежало. Механики лишнего в наши машины не кладут.

Он поставил трамблер на свое место, закрутил отверткой и приказал: «Заводитесь». Мое сознание еще пыталось протестовать: «Такого быть не может,– думал я,– она не заведется, мы не выставили угол опережения зажигания». Наши профессионалы-механики выставляют его не меньше чем за 10 минут, иначе цилиндры будут работать не во время, и даже может взрываться топливо. Но человек просто поставил, просто закрутил трамблер и просто сказал: «Заводитесь». Я послушно повернул ключ зажигания. Непонятно, что произошло, но машина заработала, как часы.

Я, ошарашенный, остался сидеть в работающей машине, а он пошел дальше своей дорогой. Один Александр Андреев вышел из замешательства и спросил: «А как вас зовут?» Он ответил: «Александр». Впрочем, в голове была настойчивая мысль, что скорее всего его так и зовут. Я побоялся дальше смотреть ему вслед, я боялся, что он исчезнет на наших глазах.

К вечеру следующего дня мы доехали до Тотьмы и до хутора Внуково. Там уже все спали. Поспали мы 3 часа, в 3 ночи проснулись, собрались и готовились ехать в Великий Устюг. Проснулся и Ливерий Семенович. Он всех нас благословил, улыбнулся и сказал два слова: «Александр Невский». Мы промолчали в  ответ. Говорить было нечего, и так все было предельно ясно. Нашим помощником был святой благоверный князь Александр Невский.

У меня плохая память, прошло почти 15 лет, но события той ночи помнятся до мелочей. Чудо должно изменять жизнь людей, вразумлять, укреплять. Мы недостойны чудес. Но бывают чудеса по молитвам святых людей. Ливерий очень хотел попасть в Великий Устюг, для него эта поездка была последняя, больше он там уже не бывал. А этот древний русский город, со множеством храмов  и монастырей, Ливерий очень любил, там с ним происходило много удивительных вещей. Поэтому Господь послал нам святого на помощь. Можно говорить: «Как он красиво заливает», но это происходило у меня на глазах. Когда ты невольный участник, то нет слов, ты потрясен, ты можешь только слагать память в своем сердце. Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит (Ин. 3, 8).

На следующее утро, проехав от хутора 100 км в сторону Великого Устюга, я стал понимать, что засыпаю. Ночью  в избе я так и не сумел заснуть. Останавливаться было нельзя, нам нужно было успеть к 9 ч на службу. Заснули все пассажиры вокруг меня, один блаженный Ливерий молча смотрел на дорогу, видно было, что он молится. Когда я начал засыпать и уводить руль влево, неожиданно проснулся Александр Андреев и спросил: «Ты не спишь?» И тут я с ужасом увидел, что еду по встречной полосе, и впереди отбойник. Думаю, что после трех часов сна Александр вряд ли бы сам проснулся, мы все были очень усталые. За нас молился Ливерий, и по его молитвам Господь нас сохранил.

В  Устюг мы успели за 40 минут до начала службы. Ливерий Семенович успел и исповедаться и причаститься. Служил епископ Максимилиан.

После службы Ливерий позвал меня к раке с мощами праведного Прокопия. Подошли к раке, помолились. Он говорит: «Ну что, понял?» – «Нет,– говорю,– а чего надо понять? Я ничего не понял». – «Ну, что Прокопий тебе ответил». – «Что ответил?»,– опять не могу понять. Ливерий Семенович посмотрел на меня с искренним удивлением, наверное подумал: «Странный человек, не понимает, что ему ответил праведный Прокопий». И ответил: «То, о чем ты спрашивал, благословлено».

На следующий год я приехал помогать копать картошку и провел у них около недели. На хуторе Ливерий почти все время молчал, он был в какой-то внутренней тишине, пребывал мыслями не здесь, а где-то там, на Небесах.

Вечерами мне было немножко скучно, и я стал играть в игру на кнопочном телефоне. Ливерий уже спал. Я делал это несколько дней по вечерам. На третий день в темноте я сидел на кровати и играл. Со стороны ничего не было видно. Старец проснулся, подошел ко мне, показал на телефон и говорит: «Это что? Ты что делаешь?» Я пролепетал: «Играю». –  «А зачем?»

Я думаю этими словами он выразил отношение Святого Духа ко всем нашим с виду безобидным компьютерным и телефонным играм, в которых проводят долгие часы и дни наши современники.

Потом я еще раз спрашивал у Семеновича, можно ли играть в игры на компьютере иногда, в качестве отдыха. Старец ответил развернуто: «Служи, молись и не играй ни в коем случае», и повторил это два раза. Правда я до сих пор это благословение часто нарушаю.

Помню, мы приехали помогать копать картошку. Мы не спеша ковырялись лопатами в земле, вдруг из дома вышел Семенович. Схватив лопату, он ловко и быстро начал выкапывать картошку и кидать ее в ведра. Молодые люди не могли угнаться за 70-летним старцем. Иногда его даже покачивало, видно было, что ему тяжело, но остановить его мы не могли. На следующий день он вышел утром из дома, взял коромысло и пошел за водой, помогать Николаю. Видно было, что он никак не может сидеть без дела. Периодически Ливерий вскакивал с кровати и шел помогать Николаю или тете Жене. Тетя Нина его останавливала и пыталась убедить, чтобы он побольше лежал, но бесполезно.

Через несколько дней в воскресенье мы ходили в храм в Тотьму. Тетя Нина все собиралась договориться, чтобы Ливерия подвезли, но Семенович никак не соглашался. В итоге он сам пошел в храм. Походка у него была быстрая, но иногда его качало и хотелось поддержать, чтобы он не упал. Однако старец не соглашался, выпрямлялся и шел дальше. Причем идти до храма было не близко.

По вечерам тетя Нина, тетя Женя и Ливерий собирались и пели старинные духовные песни, с глубоким смыслом, а иногда рассказывали стихи. Про Прокопия праведного, про Алексия человека Божия, матушку Волгу и многие другие, я таких удивительных песен больше нигде не встречал. Видно было, что это народный фольклор благочестивой русской души.

Любимыми его праздниками были день Святой Троицы, Пасха, Покров Матери Божией, дни памяти святых Космы и Дамиана, Зосимы и Савватия, прп. Феодосия Тотемского, прав. Прокопия Устюжского, ап. Иоанна Богослова. На дни памяти этих святых он часто советовал пойти в храм. Неоднократно от него слышали: «На Троицу вам откроется», или «на Пасху все будет хорошо», или «Приезжай, на Покров откроется», «надо помолиться Зосиме и Савватию», «преподобный Феодосий Тотемский поможет».

Очень любил Ливерий источник прп. Феодосия Тотемского, который бьет из-под алтаря центрального Преображенского собора монастыря. Нас он сам туда водил и говорил, что это святой источник прп. Феодосия. Часто он советовал в болезнях набрать водички из него. Многим помогало., и люди говорили, что когда ты в унынии или расстройстве или просто тебе физически тяжело, надо выпить воды из источника прп. Феодосия, и станет легче. Мне он как-то благословил искупаться в этом источнике. Поскольку он совсем маленький, я купался ниже по течению реки, в которую он впадает.

Любил Ливерий Семенович и по нескольким источникам послать. Люди исполняли его благословение и выздоравливали, думая, что вода здесь такая, а выходило – по молитвам старца.

Похожая история описывается в житии преподобного Амвросия Оптинского, написанным архимандритом Агапитом (Беловидовым). Когда к нему приходили люди с просьбой помолиться, чтобы исцелиться, святой старец говорил: «Не я вас исцеляю, а Царица Небесная», и отправлял по каким-нибудь храмам или чудотворным иконам, и там человек исцелялся. Один раз пришел человек, у которого болела коленка. Батюшка Амвросий благословил поехать на открытие мощей блаженного Павла в Воронеж. Человек поехал. Там искали мощи блаженного Павла, он потер земелькой из ямы коленку и исцелился, и стал ходить нормально. А мощи в этом месте так и не нашли – исцеление было по молитвам батюшки Амвросия.

Когда к нему приходили и спрашивали, что делать в трудных ситуациях он нередко говорил: «Молитесь, почему вы не молитесь!»

Ливерий не всегда отвечал прямо на вопрос. Излагают проблему, он говорит: «Надо помолиться». Когда  спрашивали из любопытства или интереса, то и ответы были соответствующие. А когда спрашивали те, кто по его слову были готовы пойти на край света, то отвечал четко и однозначно. Одна девушка его часа три пытала, какой образ жизни ей избрать, но Ливерий ничего не ответил. А через две недели она из храма ушла неизвестно куда.

Помню, когда копали картошку, приехала машина представительского класса и прилично одетые люди довольно долго пробыли у Семеновича в доме, читали Библию, молились. Оказалось – это были люди из Питера. Они потеряли уставные документы на свою фирму. У них фирма оформлена на несколько человек, и вся основная документация потерялась. Только прошли «лихие девяностые», и время было непростое, тем более в Питере. Они страшно испугались, все перерыли, обыскали – безуспешно. Кто-то посоветовал съездить в Тотьму.

Ливерий Семенович вместе с питерцами долго молился и потом сказал: «Документы найдутся». Они уехали, похоже, не особо поверили. Проходит несколько дней, приносят телеграмму: «Ливерий Семенович, спасибо большое за молитвы, документы нашлись под сидением машины, на которой мы приезжали». Понятно, что до этого все проверяли. Чудо Божие. Так люди спаслись от смерти.

Старец юродствовал. Когда включали диктофон или видеокамеру, он начинал говорить несуразицу. Однажды, когда его начали снимать, он всех поздавил с Днем Победы и сказал, что это Пасха. Он никогда не пользовался телефоном и не брал его в руки, хотя другим никогда не запрещал пользоваться телефонами камерами и другой техникой. Его духовный отец Николаюшка Тотемский вообще не разрешал себя фотографировать. Не осталось ни одной фотографии.

Конечно же, не принято было работать у Семеновича и по воскресным дням. Картошку тоже не копали, отдыхали, молились. Читали книги. На обед по воскресеньям немного выпивали вологодской настойки.

В одно воскресенье, когда мы отдыхали после обеда, приехала женщина на хутор и говорит: «Муж пропал весной, и найти не могут давно», и что у нее одна надежда, что Ливерий скажет. Семенович молчал. Тетя Нина стала говорить: «Старый у нас выпил и сейчас, наверное, ничего не скажет». Хотя он выпил совсем на донышке рюмки. Ливерий молчал.

Проходит несколько минут, вдруг Ливерий встает и говорит: «Муж твой не живой, утоп». Все стали спрашивать: «Где, когда?» Ливерий ответил: «Ищите рядом с деревней». Женщина сказала, что у них есть рядом с деревней пруд, а муж был любитель выпить. Видимо, после выпивки и утонул. Потом мне тетя Нина говорила, что так и случилось. В пруду тело нашли.

Однажды осенью пришла женщина (сейчас она уже инокиня Ника, подвизается в Архангельской епархии) и сказала, что у нее мама ушла в лес и потерялась.

Нина Феодоровна начала соболезновать: «Ой, да как же она одна в лес ушла, да разве можно так идти! Да чего же она с собой собаку не взяла, ведь всегда все здесь с собаками в лес ходят, собака к людям выведет!» И точно, в северных деревнях в каждой семье хоть маленькая, но обязательно есть собачка дворняжей породы. Если кто пришел в гости, то это звоночек, а если в лес пошел, то всегда тебя к людям выведет и спасет.

Тетя Нина причитает, а Семенович молчит и слушает. Тетя Нина разговаривает дальше, как будто и нет никакого старца Ливерия. Так прошло минут пять. Ливерий, 70-летний усталый старик, сидел еле живой на стуле, все слушал, но молчал… Вдруг он встал, полный сил и энергии, и начал говорить громко, четко, внятно и с удивительной властью: «Найдется, ищите, найдется, жива. Ягод там много, ничего, выйдет».

Было видно, что он точно знает, что говорит. Все поражены, начинают спрашивать: «Ливерий Семенович, а куда она выйдет, где искать, где она найдется?» «Найдется, жива,– говорит,– выйдет к храму Покрова».

Я такого никогда в жизни не видел. Только читал о таком у святителя Игнатия (Брянчанинова), что когда ветхозаветный патриарх Иосиф умирал, то он был еле живой и вокруг собрались все его 12 сыновей. И вдруг он начал вдохновенно пророчествовать о далеких судьбах их потомков, о всех коленах, о том, что и как будет потом.  И здесь, в Тотемской тайге, в забытом людьми, но не Богом, уголке я услышал те же отголоски того же пророческого Духа. Дух дышит, где хочет и немощные старики, Его рабы, говорят то, что не могут сказать все ученые мужи мира.

Я был ошарашен всем, что увидел. На следующий день мне надо было уезжать в Москву, и я не знал, как развивались события дальше, но когда мы приехали через два месяца, тетя Нина сказала, что видела маму инокини Ники в церкви, и та ей все рассказала. На следующий же день она нашла у себя в мешочке спички, которые туда не клала. А еще через день услышала шум мотоцикла и вышла к людям.

Вся история – одно большое чудо. Представьте себе: сентябрь месяц, Тотемская тайга. Тут от деревни до деревни по 70 км по буреломам, по болотам. По утрам в это время года иней на траве толщиной сантиметр. По ночам температура ноль или -2. Заблудившийся в лесу на одну ночь человек здесь обречен. И если бы не помолился за нее Ливерий, то вряд ли бы она вышла. Слишком много совпадений получается. Как  найти спички нечаянно у себя в мешочке в лесу, как старухе питаться одной черникой несколько дней, как всю ночь собирать дрова без топора, они же очень быстро прогорают. А самое главное, она бы никуда от своего костра не пошла, если бы не услышала шума мотоцикла на рассвете. Это явное чудо Божие, по молитвам Его угодника.

Я много читал житий святых, как они открывали людям волю Божию, помогали, исцеляли, но как это все происходит на самом деле, я не представлял. Просто, обыденно, как будто он обращался на Небо, как сын к Отцу с непоколебимой уверенностью, что получит ответ, и тут же получал разрешение всех недоумений. Ливерий был осколочек Неба не земле.

Мне потом довелось часто ездить в Тотьму. Привозить людей, у которых были проблемы, спрашивать совета в неотложных делах для нашего храма. Всегда нас встречали на хуторе, как дорогих гостей.

Приедем, и Ливерий сразу ведет нас на камушек, который лежал перед его домом, камушек «семистрельный», по которому 7 жил белых идут. Влезет на камушек с трудом, встанет и начинает молиться:

Крест спасительная сила,

крест отгон грехов и туч,

крест уныния могила,

крест блаженный райский луч.

И крестит на все стороны света. Крестит и всех, стоящих рядом с ним. И сразу на душе становилось светлее и легче.

Иногда прямо на камушке он начинал называть события, которые должны произойти в будущем, и люди ловили его слова. Или начинал называть святых, в честь которых крещены приехавшие к нему люди, хотя те еще не успели назвать себя. Потом зайдет в избу и идет к иконочке Божией Матри «Умягчение злых сердец» («Семистельница», как они ее называли), опустит 2 или 3 пальца в лампадку и помажет лоб приехавшим. Посетителям на душе становится как-то радостно, душа умягчается и все тяжелые мысли уходят куда-то надолго, и страсти затухают. Человеку кажется, что он вернулся домой, что ему больше ничего не надо.

После помазываения маслом от иконы Семенович сажал всех за стол обедать или пить чай, и начинали неспешно обсуждать наболевшие проблемы. Простые и немногословные ответы старца попадали в самую точку, всякой неразрешимой задаче находилось простое и понятное решение, правда иногда его не так уж и просто было выполнить. Часто, когда меня заносило не туда, Семенович меня останавливал, и объяснял, что так нельзя. Иногда по нескольку раз повторял одно и то же.

Большую часть дня он лежал и молился, или читал акафисты. Лежит с открытыми глазами, и смотрит куда-то в одну точку. Когда зовут его, не всегда отзывается, но всем понятно, что он молится.

Многим очень хотелось пожить какое-то время у Ливерия. Все земное, наносное, невечное уходило на второй план. У них не было ни телевизора, ни телефонов, а радио было, но его практически никогда не слушали. И время на стене никогда не переводилось на летнее, у них всегда было зимнее.

Один раз я приехал летом к Ливерию и шел по лесу с ним рядом, не обуреваясь никакими суетными помыслами, какая-то благодатная, мирная тишина лежала на душе, и я подумал: «Если здесь не Рай, Господи, то что тогда – Рай?» И это, действительно, было так. Около Ливерия был какой-то уголок Рая, у него в хате было как-то как в храме: легко и радостно.

Он ляжет на кровать и лежит с открытыми глазами. Может лежать очень долго, а начинаешь спрашивать – никак не можешь добиться, чтобы он отозвался, такое впечатление, что он не здесь, а где-то далеко в каких-то недосягаемых духовных высотах, на Небесах. Мне кажется, что он в это время занимался умной молитвой, и непросто было вернуть его к обычной жизни.

Никогда не видел я его ругающимся, он не сердился, не расстраивался, иногда, когда тетя Нина сильно расходилась, он отвечал ей: «Не греши». Когда она ругалась на самого Ливерия, тот никогда не говорил ничего в свою защиту, и тетя Нина, немного поворчав, замолкала.

Один раз у нее сильно разболелись глаза, она хотела попасть к врачу. Мы предложили ей съездить в Москву, надеясь, что ее одну не отпустит Ливерий. Так и получилось – к нашей радости, он поехал вместе с ней.

Когда Ливерий приехал в храм Сошествия Святаго Духа в Москве, то комнату для него подготовили на первом этаже приходского дома, но когда его попытались проводить до нее, он вырывался и пошел на второй этаж. Его еще раз попытались направить к его комнате, но он опять упорно шел на второй. Тогда архимандрит Сергий сказал, чтобы никто не мешал старцу. Он поднялся наверх совершенно незнакомого дома и сразу направился в комнату, где остановился епископ, который тоже хотел поговорить со старцем.

На следующий день мимо комнаты Ливерия проходила прихожанка Наталья. Она не собиралась к нему заходить, но у нее очень сильно болела голова, и кто-то ей посоветовал зайти к старцу. Она сказала: «Ливерий Семенович, помолитесь, пожалуйста, очень болит голова». Ливерий ответил: «Стукнулась, наверное». – «Нет, я не стукалась». – «Нет, стукнулась». Когда она входила, то машинально убрала правую руку за спину. Тогда Ливерий подошел, взял ее за руку и вытащил из-за спины. Тут все увидели, что рука забинтована. «Вот,– сказал Ливерий, указывая на руку,– стукнулась же».

Девушка сразу все поняла, попросила Семеновича помолиться, чтобы у нее прошла еще и голова. Ливерий положил ей на голову руки. На следующий день Наталья пришла уже без бинта на руке и сказала, что голова у нее тоже прошла.

Ливерий и Нина ездили в Елоховский собор, в котором они венчались в далеком 1966 году. Они там приложились к иконам, и были крайне рады. Потом были в Иверской часовне на Красной площади. Выйдя из нее, Ливерий в каком-то удивительном воодушевлении благословлял всех Иверской иконоч-кой на все четыре стороны. Отдельно он перекрестил Государственную Думу.

Сотрудник храма Андрей Горохов (+2016) вспоминал, что в приезд Ливерия в Москву он видел, как его знакомая, тихая и спокойная девушка, художница, вдруг вскочила, увидев Ливерия, и бросилась на него, пытаясь ударить. При этом она стала издавать страшные звуки, похожие на рев. Это был не женский голос, а скорее бас, а может быть, даже звериный рев. В хрупкой девушке находилось какое-то очень страшное существо, говорящее по-мужски с неимоверной силой. Ливерий сам подошел к ней, остановил, положил ей руки на голову и начал читать какие-то молитвы. Девушка стала кричать хриплым мужским голосом, а Ливерий тихо читал молитвы. Потом она расслабилась и упала на пол.

Все спросили Ливерия, исцелится ли девушка, он сказал: «Исцелится».

Одна раба Божия работает в издательстве и занимается печатной продукцией и поставками бумаги издательствам. Когда она пришла к нему с вопросами, он сразу сказал: «Куешь, печатаешь». – «Чего печатаю?»,– удивилась она. – «Ну как, куешь, печатаешь». Тут она поняла. Она хотела уйти с работы, но Ливерий не благословил, сказал, что ее дело нужно людям. Действительно, она помогает многим православным издательствам недорого покупать бумагу для печати.

В алтаре нашего храма в Москве он снял валенки и отдал их алтарнику, предложив одеть. Алтарник очень удивился, но не одел. Вскоре после этого он переехал в Николо-Бабаевский монастырь, где долго был послушником, и где, правда, впору было носить валенки. Снега, неустроенность, нехватка братии и средств.

Ливерий и Нина захотели заехать в наш строящийся Бибиревский храм, побывали в новом цокольном приделе во имя святителя Николая Японского, помолились. Ливерий был в удивительном воодушевлении,  ходил радостный и говорил какие-то пророческие слова: «Святейший Патриарх благословит», «реки потекут». Говорил, что этот храм обязательно достроится, и «на Пасху все будет хорошо». Еще говорил, что здесь послужит Святейший Патриарх. Затем, забрался на плиту перекрытия между верхним и нижним храмом, стал крестить все стороны света и пел свою песнь о Кресте Господнем. Потом переместился в правую часть храма и молился там.

Что за реки потекут, стало понятно потом. Когда после постройки множество людей приходит на богослужение, причащают детей, причащаются сами, молятся. Особенно по воскресеньям и праздникам, людей столько, что можно сравнить со множеством маленьких людских ручейков, идущих на службу и впадающих в большую реку Церкви. Сюда  приходит множество интеллигенции, молодежи и детей.

А почему он сугубо молился в правой части храма, мы поняли через год.

Ливерий несколько раз потом передавал в храм камень, и просил положить его в основание храма. Мы недоумевали: первый камень он уже передавал, когда мы начинали строить, и его залили в фундамент. Зачем нужен второй? Но настоятель благословил положить его справа в храме под только что залитую бетонную лестницу звонницы, еще не засыпанную землей. Через месяц все стало понятно. Работая на высоте рядом с лестницей, упал рабочий. Если бы он упал на лестницу, то мог бы стать инвалидом, но он пролетел мимо лестницы и упал в середину кучи с песком. Явно это было чудо Божие, молитвы старца спасли нас от беды.

Из Москвы мы отвезли Ливерия и Нину на нашей машине.

На обратном пути автомобиль сломался буквально в 2-х километрах от хутора Внуково, в лесу. Мороз был 36 градусов, и еще ветер: чисто таежная, суровая зимняя погода. Как будто кто-то вредил за то, что Ливерий помог стольким людям в Москве. Мы решили не возвращаться обратно на хутор. Все равно машину надо было тащить в автосервис. Водитель остался в замерзающей машине охранять ее, а я побежал по лесу к дороге – искать подмогу. Одет я был явно не для лесной пробежки в такую стужу. Закрыв нос легкой перчаткой, я кое-как добежал до дороги, продрогнув до костей, но машин в такой мороз было не много, никто не останавливался. Пришлось бежать еще километр через мост до автозаправки. Я боялся, что водитель замерзнет один в лесу, Как только я подбежал к заправке, как сразу подъехала «Нива» с надписью «МЧС». Водитель с радостью согласился нам помочь и дотащить  до автосервиса, причем он даже денег за наше спасение не взял. Господь послал нам помощь, явно по молитвам Ливерия

Интересно, что водитель, который со мной ездил, наоборот, сделал вывод, что Ливерий колдун, что он специально все это устроил, и перестал ходить в наш храм. Как вокруг Господа Иисуса Христа, одни спасались и получали помощь и исцеление, а другие, наоборот, погибали, также происходит и с Его верными рабами – подвижниками.

Сам старец часто, после приезда людей и помощи им, потом подолгу болел. Возможно, он брал грехи людей на себя.

После мы неоднократно спрашивали у Ливерия про наш храм, он входил во все нужды, молился, утешал и говорил, что построим.

В конце мая 2007 или 2008 года надо было начинать летний строительный сезон, но храмовые деньги уже почти совсем заканчивались, больше ресурсов не было. 21 мая, под святителя Николая, игумен Сергий отправил несколько человек в Тотьму на хутор. Нужно было спросить у Ливерия: «Денег нет. Строить надо, самый сезон. Зимой  деньги появятся, но строить очень дорого».

Ливерий Семенович выслушал все печали и недоумения, и ответил:

– Как строили, так и стройте.

– Но как, на что строить?

– Как строили, так и стройте.

С трудом дозвонились до Москвы, ибо на хуторе телефон работал плохо. Отец настоятель сказал: «Узнайте, откуда деньги возьмутся. Может в долг взять, это дорого, но хоть как мы строить будем?».

– Вот,  хорошо,– ответил на это Ливерий.

– А откуда деньги-то возьмутся?

– Как строили, так и стройте,– повторил Семенович,– а деньги Зосима и Савватий привезут.

Отец настоятель поверил, взял кредит, и начали строить. Помощи ни откуда нет, храм огромный, деньги уходят быстро, и к концу августа ресурсы опять стали истощаться, да к ним еще и проценты прибавились.

Так незаметно подошло 21 августа, память преподобных Зосимы и Савватия Соловецких чудотворцев. Интересно, что эти святые обычно поминаются вместе с третьим соловецким подвижником прп. Германом Соловецким, который был родом из Тотьмы, и очень ее любил. А Ливерий очень любил всех трех этих святых и им молился.

21 августа отец настоятель сам служил Литургию. После службы он вышел из алтаря, и к нему подошел человек. Он нам уже и раньше помогал. Это друг одного нашего знакомого батюшки из Обнинска, он ему под Обнинском помог построить просторный красивый храм. Также он помогал многим бедным семинаристам, которым ничего не платят, а жить как-то надо. Подходит он к отцу настоятелю и говорит: «Батюшка у меня к вам есть дело. Вы в Бибирево строите храм, а я дал обет Богу, что построю храм в честь святителя Николая, Мир Ликийских Чудотворца. Я хотел построить храм рядом со своей дачей, в деревне, но прихожане там не в состоянии прокормить батюшку. Поэтому все эти деньги я дам вам, только вы пообещайте, что один придел в вашем соборе будет в честь святителя Николая». Отец настоятель очень обрадовался и с радостью согласился, сказал: «Обязательно сделаем такой придел».

Это было явное чудо! Так левый придел в нашем храме стал Никольским. А пожертвованных денег хватило на покрытие всех долгов, и с процентами рассчитались, и на стройку хватило до зимних холодов. Самое интересное, что сказано было это пророчество про деньги и Соловецких святых точно накануне праздника свт. Николая – 21 мая вечером, когда святая Церковь служит всенощную Чудотворцу Николаю. А исполнилось оно ровно через 3 месяца 21 августа день в день на память Соловецких святых. Так переплелись судьбы храма, помощь свт. Николая, прп. Зосимы и прп. Савватия Соловецких, молитвами блаженного Ливерия.

На Пасху 2011 года мы собирались первый раз послужить в верхнем приделе Собора Московских святых, но дело шло очень сложно. Строители никак не успевали доделать и разобрать леса, казалось, что это невозможно, хотя работали в две смены. Но мы помнили слова Ливерия: «А на Пасху все будет хорошо». В итоге все сошлось и сложилось в последнюю ночь к самой Пасхе. Мы все успели, нам помогали всем миром. И три тысячи человек пришли на Пасхальную службу посмотреть на новый храм. Все уместились и молились внутри, и это, правда, было великое торжество.

Когда он второй раз приезжал в Москву, то попросил сделать придел в строящемся храме в честь прп. Феодосия Тотемского. В Бибирево это сделать не удалось, но в другом возводимом нами храме – во имя Торжества Православия в Алтуфьево, такой придел уже освящен и в нем служат.

Помню, летом мы с Александром Андреевым ехали к Ливерию Семеновичу, по дороге предлагая в храмах книги нашего издательства. Мы объехали десятки храмов и монастырей, но очень мало кто соглашался купить. Или денег не было или все начальство в отпуске. Попросили Ливерия помолиться, и он  ответил: «Продадите». На  обратном пути заехали в монастырь в Переяславле, и на наше удивление, у нас там взяли почти все, что было. Деньги пошли на стройматериалы для нового храма в Алтуфьево.

Так благословение и молитвы Ливерия Семеновича помогали и утверждали благое дело храмоздательства.

Меня всегда удивляло, как они не боялись жить на хуторе одни с тетей Ниной. Лес вдоль реки и дальше за хутором тайга на многие километры. В лесу и волки, и медведи, и множество других диких зверей. В этих краях нередко пропадают люди, а потом находят кусок ноги, обглоданной волками или ботинок. Если по дороге вечером человек идет один, особенно зимой, то он может оказаться легкой добычей зверей. Но они жили, ничего не боясь, видимо, под особым Покровом Божиим.

Местные жители звали его любовно «Ливерушка». С тех пор, как на Черной речке во время молитвы он увидел золотые буквы на камне и ощутил преизобильную благодать Божию, он уже не мог быть обычным человеком, все в нем изменилось. И поехали к нему люди за «советом своим», который нужен именно спрашивающему человеку. Самое главное, что после долгого недоумения и незнания, правильно ли он поступает, человек получал четкий однозначный ответ, который полностью удовлетворял, и никто не сомневался, что он от Бога.

О Ливерии Семеновиче знали не только в Тотьме и ее окрестностях, но и во многих других городах. Пообщаться с Ливерием на хутор приезжали многие москвичи: излечивались от неизлечимых болезней, выпутывались из неразрешимых ситуаций, избирали с его совета монашеский путь, поступали в семинарии, я сам был свидетелем многих таких случаев.

Часто, когда к нему ехали люди, Ливерий Семенович еще за несколько часов начинал говорить: «Едут, едут, встречайте». Или говорил тете Жене: «Надо рыбник  испечь, люди едут». Или: «Встречайте, едут два человека», и действительно, через некоторое время появлялись два гостя.

Как-то приехали к Ливерию молодой человек с девушкой за благословением на брак. Как старец потом рассказывал, они почти сутки добирались на поездах и автобусах, а от станции 12 км шли пешком. В начале пути еще было не до конца понятно, что он скажет, но чем ближе подходили к его дому, тем ясней им становилось, что вся эта идея – большая авантюра.

Когда они пришли под вечер на хутор, Ливерий с ними поздоровался, но сразу же лег спать. Тетя Нина сказала, что он болеет, и спросить ни о чем не получилось. Они заночевали. Тетя Нина, которая сразу все поняла, стала говорить девушке: «Ну, если берешь благословение на брак, так давай, иди готовь»,– и послала ее жарить картошку. Картошка вся подгорела, ничего не получалось. Потом девушка говорила, что раньше у нее никогда такого не бывало. Ночью, когда все уснули, старец проснулся и сказал открытым текстом, что жениться ему ни на ней, ни на ком не надо, а его задача служить Богу и молиться, что надо служить в том храме, где он служит и никуда не уезжать. Утром девушка тоже стала спрашивать, как ей жить, но он ей ничего конкретно не сказал: она, наверное, ничего бы и не стала исполнять.

В другой раз при мне молодой человек и девушка приехали на хутор за благословением на женитьбу. Ливерий почему-то никак не благословлял, они просидели весь вечер, заночевали, а на следующее утро старец все равно их не благословлял, и они стали его упрашивать. Также упрашивала Ливерия и тетя Нина: «Благослови, Ливерка, людям уже уезжать пора». Наконец, как бы упрошенный, он их благословил. Как потом выяснилось, она уже была беременна от него, то есть уже была физически его женой. Но после рождения ребенка молодой человек ее бросил, запил и пропал. И теперь эта молодая женщина воспитывает ребенка одна, с помощью своей матери.

Одна  вдова священника, известного протоиерея. Он умер, и она хотела пойти в монастырь, но на ней был дом и дети, хотя и взрослые. Она искала человека, который бы возвестил ей волю Божию. Когда Ливерий ее увидел, то очень обрадовался, сразу пошел к лампадке чудотворной иконы Божией Матери «Семистрельная» и помазал ее елеем. Матушка, как потом рассказывала, сразу почувствовала к нему неизъяснимое расположение. Она стала задавать вопросы. На основной вопрос он не благословил ей уходить в монастырь, сказал жить в миру и служить людям по мере сил. Она уехала с четким пониманием, как надо жить дальше.

Наш дьякон о. Дмитрий Иванов со своей будущей женой ездили взять благословение от Ливерия. Он их благословил, но просил сразу не уезжать, а заночевать на хуторе. Они никак не соглашались, ей надо было идти на следующий день на работу. Ливерий говорил: «Ничего», «нужно остаться», но они все равно поехали, нарушив его благословение. По дороге из Вологды, к ним в купе сели два дагестанца, которые стали приставать к проводнице, и вели себя угрожающе. Отец Дмитрий с Дашей боялись, что сейчас они перекинутся на них. К счастью, на одной из станций их арестовал омон. Тут о. Дмитрий вспомнил, что они нарушили благословение.

Затем диакон  Димитрий Иванов приезжал с женой, когда у них должен был родиться ребенок. Ливерий сказал, что родится девочка, все будет хорошо, и просил назвать девочку Анастасией, в честь умершей в детстве его сестры, которую он очень любил. Действительно, родилась девочка, и ее так и назвали – Анастасией. Она растет благочестивым церковным ребенком.

Когда я очередной раз поехал к Ливерию Семеновичу, ко мне обратилась моя сестра. У нее долго не было детей, она очень переживала по этому поводу и попросила: «Спроси у Ливерия Семеновича, будут у меня дети, или нет?» Ливерий Семенович выслушал и ответил: «А зачем?» Я ей так и передал. «Наверное, нет воли Божией»,– подумали мы. Но наши родители никак на это не соглашались, им очень хотелось внуков.

Они попросили: «Когда в следующий раз поедешь, попроси Ливерия Семеновича помолиться, может, у Тани будут дети». Через полгода я вновь поехал на хутор Внуково и передал их просьбу. Семенович долго молчал, видимо молился, а потом сказал: «Будут, будут». Я удивляюсь: «Что, правда, будут?», а он: «Будут, пусть молятся». И действительно, через какое-то время, у нее родилась девочка, которая сейчас с удовольствием ходит в воскресную школу, а через пять лет еще мальчик. Нас это тогда очень утешило.

Моя мама преподает в институте и ведет лекции у потока студентов по 100-150 человек. Мамины предметы связаны с компьютером и быстро меняются. Она готовится к каждой лекции, это сложный творческий процесс. Однажды она ехала утром на троллейбусе на лекцию и, стоя рядом с дверями, перечитывала последние страницы.

Троллейбус вел учащийся на водителя. Перед остановкой, на которой маме надо было выходить, он решил проскочить на желтый свет, но не успел и резко затормозил. Дуги троллейбуса соскочили, а мама не удержалась одной рукой за поручень, упала c верхней ступеньки вниз и сломала ногу. У нее был открытый тяжелый перелом со смещением – ходить не могла.

Врачи сказали, что в преклонном возрасте такой перелом не заживет –  будет ходить на костылях, но посоветывали попробовать установить титановые штыри. Говорили: «Или получится, или вообще ходить не будете». Мама переживала, и мы спросили у Ливерия Семеновича, делать ли операцию. Некоторые считали, что он не благословляет никаких операций. Но он сразу ответил: «Да, нужно, пусть ставит эти железочки. Все будет хорошо, заживет».

Мама сразу согласилась. Врачи сделали все, как предполагалось, операция прошла успешно, и целый год мама ходила с железным каркасом в ноге, а потом железо вынули, и нога стала быстро заживать. Сейчас она ходит без палочки, хотя врачи говорили, что в ее возрасте это будет невозможно. Так, что по молитве и благословению Ливерия Семеновича, мама у меня на ногах и никакие костыли ей не нужны.

Особо хочется упомянуть о помощи старца в избрании жизненного пути.

Мой духовник не благословил мне поступать в семинарию, как мне хотелось, а другим благословлял. Когда я очередной раз стал мучить его этим вопросом, батюшка мне сказал: «Зачем тебе поступать?» Говорю: «Мне уже 35 лет, потом возможности не будет, а очень хочется». «Ну, хочешь, спроси у Ливерия Семеновича, но я считаю, что тебе не надо». Я ему не поверил и решил поехать к Ливерию, переспросить. Старец меня внимательно выслушал, и говорит: «А зачем тебе поступать?» Прямо дословно повторил слова батюшки. Я еще раз переспрашиваю, а он опять: «Не надо». Он многим вместо ответа повторял чужие слова, если это было правильно.

Со  временем мне стал понятен смысл этих слов. Несколько лет спустя меня все равно отправили учиться в Московской духовной семинарии, а так бы мне пришлось учиться дважды.

Многим Ливерий Семенович говорил: «Служи, молись». «Никуда из храма уезжать не надо, служи и молись». Я думал: «Он всем так говорит», а потом выяснилось, что некоторым людям, ведущим более глубокую жизнь, стараются молиться, ходят на службы, он благословлял по-другому. Им говорил: «Молись, внимательно молись, твоя задача молиться». Каждому у него было свое слово. У кого-то на первом месте стояло послушание, а у кого-то молитва: она для него важней, чем послушание.

Некоторым мужчинам, которые приезжали к нему, он целовал руки. Сейчас несколько человек, кому он руку поцеловал, уже священники или дьяконы.

Однажды мой знакомый Димитрий из Ростова попросил спросить у Ливерия, как ему жить дальше. Он долго не мог определиться в жизни. И жениться пытался, и работу по душе найти, но ничем не удовлетворялся. Его отец, заслуженный протоиерей, советовал: «Дима, может, тебе в монастырь пойти?», но Дима никак ни на что не мог решиться. Когда я спросил у Ливерия Семеновича, тот сказал: «Монастырь – хорошо, пусть идет в монастырь». Я спросил: «В какой монастырь?» – «Ну, там, рядом».

Ответ передали Диме. Он никак особенно не отреагировал, но прошло несколько месяцев, и стало известно, что Дима ушел в монастырь недалеко от Ростова, в очень древнюю Борисо-Глебскую обитель, которая с большим трудом восстанавливается после разорения. Теперь он уже там иеромонах. Его настоятелю архимандриту Иоанну благословил там подвизаться архимандрит Павел (Груздев), который предсказал, что у него будет 3 насельника. И вот, у него уже много лет от 3 до 10 насельников. Настоятель – настоящий монах, требования у него монашеские, и монастырь он сохраняет в первозданном виде, не позволяя сделать из него музейный экспонат.

Его благословения часто с виду были необъяснимы и неисполнимы, но полностью исполнялись по неисповедимым судьбам Божиим, самым непредсказуемым образом.

Однажды с нами к Ливерию поехала раба Божия Галина. Она спрашивала его, как ей правильно дожить жизнь? Ей уже было семьдесят лет. Она помогала многим храмам в Москве и протоиерею Виталию в Ростове. Но у Галины был тайный помысл уйти в монастырь, хоть на закате своей жизни. Ей очень хотелось, но она не решалась. А матушка, в монастыре Костромской епархии, в который она хотела уйти, все время говорила: «Ну, куда тебе, ты все время прожила в миру, у тебя лучшие годы миру отданы, зачем тебе уходить в монастырь? Отдавать Богу свои болезни и проблемы?» Но сердце с этими доводами не соглашалось.

С такими мыслями она поехала к Ливерию Семеновичу. Старец выслушал, и сказал: «Надо посадить две березки». Она обрадовалась: «Да, я как раз хотела у себя на огороде, на даче посадить березки». А на вопрос: «Идти ли в монастырь?» – он ответил: «Да, надо идти, правильно». В какой мона-стырь, она не стала спрашивать. Она сказала: «Я все поняла, я пойду в обитель к знакомой матушке игуменьи под Костромой». Потом, когда уже отъехали от Ливерия Семеновича, она стала думать: «Зачем же сажать две березки, если я сейчас ухожу в монастырь, все равно эту дачу продавать придется? Зачем и кому эти две березки нужны?» Но спрашивать уже было поздно.

Прошло несколько месяцев, и она поступила в женский монастырь, в который хотела. Игуменья сделала ее старшей над гостиницей за воротами, и всех гостей отправляла к ней. Галина должна была сама организовывать проживание, питание и обслуживание гостей. В монастырь она практически не попадала. Обустроив все в гостинице за год, она отдала туда все остатки своих сбережений. Приезжающих паломников старалась покоить, служить им и хорошенько кормить, а матушка постоянно ругала ее: «Мало бываешь на службах», «на исповедь помыслов не ходишь».

Жизнь была суровая, учитывая, что человеку 70 лет. Через год Галина надорвалась и духовно, и физически. Она заболела туберкулезом и впала в уныние. Ей же благословили в монастырь, а тут с нее требовали постоянно выше сил и еще ругали! У нее пошел внутренний разлад, она вынуждена была уйти из монастыря, вернуться домой и начать лечиться. Когда Галина немножко подлечилась, ей вскоре предложили поехать под Псков в мужской монастырь, продавцом церковной утвари. Она обрадовалась, поехала и там внутренне успокоилась. Вскоре у нее начался приступ туберкулеза. Ей становилось все хуже, и она тихо спокойно умерла, но перед смертью ей предложили принять монашество, и она с радостью согласилась. Так мирно преставилась монахиня Гурия, с тихим упованием на Бога, как ей и благословил Ливерий Семенович. При жизни она по мере сил старалась жить по совести и всем помогать, и Господь наградил ее перед смертью Ангельским образом.

Потом мы подумали , что «посадить две березки» – было предсказание о двух монастырях, в которых ей предстояло служить.

Еще одна раба Божия вспоминает: «Когда я познакомились с Ливерием, он мне подарил иконку святителя Луки Крымского и сказал: «Пиши». Потом благословил иконкой апостола евангелиста Иоанна Богослова, покровителя учащихся и людей умственного труда, и сказал: «Всю жизнь будешь работать с бумагами. Пиши». Я, действительно, всю жизнь работаю с бумагами».

Рассказывал Александр— офицер, закончивший Московский военный институт, который сейчас служит на юге. Приезжали они на хутор с мамой, когда он заканчивал школу. Ливерий был уже сильно болен. Разговаривали. «Я сижу за столом при входе в избу справа,– вспоминал Александр,– заходит Ливерий, посмотрел на меня, снял с себя шапку и одел мне на голову. Некоторое время подержал у меня на голове, потом опять сам ее надел и пошел дальше. Я пытался выяснить, что это значит, но Ливерий сказал, что со временем откроется».

Открылось это достаточно быстро, так как из всех выпускников школы в Тотьме только он и еще один человек смогли поступить в институты в Москве. Для этого надо иметь хорошие знания и светлую голову, но его взяли сразу. А про шапку наш настоятель объяснил, что офицеры, начиная с полковника и выше, носят на голове большую каракулевую папаху: вероятно, он будет полковником.

Некоторым  непростым людям, которые никого не слушаются и живут, как хотят, Ливерий не давал прямых ответов. Иногда людям часами приходилось выпытывать у него, как поступить, что будет. Для тех, кто спрашивал прямо, с целью исполнить, он сразу находил ответ, но если человек не мог сразу согласиться с его благословением, откладывал ответ на какое то время.

Но ни одного слова не было сказано старцем попусту. Одному человеку Ливерий говорил о выборе направления в жизни, что через 3 года откроется, потом – что через 2 года. А 2 года спустя уже не Ливерий, а другая раба Божия дала этому человеку четкий ответ на этот вопрос, который полностью оправдался.

Нередко рядом с Ливерием вопросы отпадали сами собой, становилось понятно, что и как надо делать. Однажды к Ливерию проехал Александр Борисович Воробьев, фотограф из Москвы. Обуреваемый скорбями, и бедами, он хотел расспросить его о многом. А приехав и прожив на хуторе два дня, не задал ни одного вопроса, хотя мог спокойно это сделать. Когда его спросили: «Почему же ты ни о чем не спросил?», он ответил: «Когда я его увидел и посмотрел, как он живет, я все понял, и мои неразрешимые вопросы отпали».

Есть много свидетелей того, что Семенович помогал найти украденные или потерянные вещи.

Одного человека обманул наркоман: обещал помочь оформить какие-то бумаги, взял 10 тысяч рублей, а потом пропал. В  2004 году 10 тысяч были большие деньги. Обманутый хотел приехать и попугать маму вора – где она живет, он знал, но Ливерий не благословил, сказал: «Не надо, его и так скоро посадят». Еще рассказывали на хуторе, как к Ливерию приезжал один молодой человек и спрашивал, куда пропал его мотоцикл, который он с большим трудом купил. Старец ответил, где его искать, сказал, что его угнали, но обличать никого не велел. Молодой человек нашел мотоцикл в указанном месте.

Некоторые, приехав, начинали говорить Ливерию Семеновичу, что современный паспорт «несет в себе чип», «там печать антихриста» и нельзя его брать. Семенович всегда в таких случаях говорил, что паспорт брать надо, это документ, а не печать антихриста. Когда игумен Сергий (Рыбко) получил приглашение в Эстонию на молодежный фестиваль, чтобы сказать там слово проповеди для молодежи, и ему необходимо было получить загранпаспорт, Семенович ему благословил, сказал, что надо поехать, ибо это дело от Бога.

Очень любил он монастырь Спасо-Суморин преподобного Феодосия в Тотьме: громадный, трехэтажные стены, с просторным красивым храмом, тогда снаружи заштукатуренным, а внутри – пустым. Сердце сжималось от того, что такая удивительная твердыня Православия остается в полном запустении. Однажды мы спросили его об этой обители: «Семенович, а монастырь восстановится?» Он улыбнулся и ответил: «Будет инвалидный монастырь». Оправдались слова Семеновича через 7 лет. В 2015 году монастырь передали Церкви и назначили настоятелем батюшку, которого тоже зовут иеромонахом Феодосием. Он старенький, но очень деятельный: храм восстанавливает, службы часто служит, наводит порядок, и люди его любят и идут туда с надеждой. Ему тяжеловато, недаром сказал старец, что обитель будет «инвалидной». Но батюшка все восстановит, он раб Божий.

В день отпевания Ливерия Семеновича один человек слышал отчетливо, как будто старец ему говорил: «Не забывай».

Один иеродиакон рассказывает: «Ливерий умер, а мне снится сон. Я вижу Ливерия, что он возвысился, в сиянии и такой счастливый и довольный. И говорит: «Меня забирает Пресвятая Богородица». И когда я проснулся, то подумал: он же все время молился Пресвятой Богородице, и другим, кто у него спрашивал, постоянно говорил: «Надо служить Пресвятой Богородице»».

Еще накануне Троицы я был на кладбище у могилки Ливерия. А у нас в храме по воскресеньям алтарничает Станислав Анатольевич Савинский (в крещении раб Божий Петр). Он работает в аварийной сантехнической службе, и ему часто не дают выходных ни в воскресенья, ни в праздники. На Троицу у него на работе был «завал», его не хотели отпускать в храм ни на всенощную, ни на Литургию, и он позвонил мне и попросил помолиться. Мы помолились на могилке Ливерия. А в праздничный день Петр приехал на службу и рассказал: «Говорили, что никуда не отпустят, есть срочная работа по водопроводу. Мы заделываем старые трубы внутри специальным раствором, вроде пенопропилена. Он двусоставный. Напыляются два вещества, соединяются и затвердевают. Вдруг оказалось, что пропал поддон с одним компонентом от двухкомпонентного вещества, и так его не нашли. Без второго наносить его было бессмысленно, работать они дальше не могли и отпустили меня на службу».

Последний раз, когда мы праздновали день рождения Ливерия Семеновича в 2007 году, на Покров Пресвятой Богородицы, собралось множество друзей и духовных чад, и начали рассказывать. Одному он подсказал, как укрепить берег на Сухоне, чтобы река не смывала дом, он сначала не поверил, а потом сделал, и все дворы соседние смыло, а его дом – нет. Другие рассказывали, что их излечил от неисцельных болезней. Многие говорили, что помог устроиться на работу. Многих к вере привел, заставил креститься.

Кто-то из его духовных чад спросил: «Семенович, а Россия не погибнет?» Семенович очень серьезно отнесся к этому вопросу, встал и радостно сказал: «Россия не погибнет, Россия возродится, она обязательно возродится». Он хотел еще чего-то сказать, но его перебила тетя Нина, и он замолчал. Такие люди никогда не говорили напрасно. Ей, Господи, пусть так и будет!

Иерей Александр Мартыненко.
История одной фотографии

Ливерия Семеновича, как и большинство из нашего храма, я узнал по рассказам прихожан, которые различными путями встречались с ним и рассказывали поразительные вещи. С одной стороны, это вызывало удивление, неужели в наш, двадцать первый век, возможны люди, подобные тем святым, жития которых мы читаем. С другой стороны было опасение – не сталкиваемся ли мы, в данном случае, с одним из многочисленных современных мифов. Но вот, наш храм познакомился с Ливерием Семеновичем поближе, и эти сомнения потихоньку рассеялись.

Конечно, было желание и лично пообщаться с Ливерием Семеновичем, поскольку были вопросы житейские, в которых хотелось бы посоветоваться, однако от Москвы до Тотьмы путь неблизкий. Но в 2004 году Ливерию Семеновичу потребовалась помощь в модернизации его электрического хозяйства, электрика в храме не оказалось, и предложили мне. Естественно, я с радостью, с удовольствием согласился, чтобы пообщаться и своими глазами увидеть, кто же это такой – Ливерий Семенович.

В Тотьму на хутор мы приехали ранним утром, часов в шесть. Несмотря на раннее время, вся семья была на ногах, и Ливерий Семенович, и тетя Женя, и тетя Нина. Встретили нас, познакомились. Конечно, многое вызывало удивление, мне не приходилось раньше видеть суровую северную природу и своеобразное жилище северных жителей, сохранившее такой патриархальный уклад жизни. В святом углу стояла большая, храмовая, потемневшая от времени икона Богородицы «Семистрельная».

Но вот сам вид Ливерия Семеновича, самое первое впечатление – было весьма своеобразное. Можно сразу сказать, что человеку, который воссоздал бы для него некий абстрактный образ духовного старца или юродивого по книжкам, житиям святых, ждало бы сильное разочарование. Был он не облачен в подрясник, а одет в весьма поношенный костюмчик: пиджачок, несколько коротковатые штаны, мало того, не было самого главного «атрибута духовности» – православной бороды. Это был худощавый дедушка, бритый, с небольшой щетинкой, в общем, обыкновенный старичок глухой российской сельской провинции. Единственное, что было необычно, так это его взгляд: несмотря на возраст, взгляд очень внимательный. Хотелось бы избежать штампов – он не «смотрел внутрь человека», это был своеобразный взгляд, трудно его описать.

Несмотря на возраст, было видно, что занятия сельским трудом давали ему бодрость и силу, и был он в то время весьма энергичным.

С дороги мы попили чаю, после этого я пошел заниматься своими делами, а Ливерий Семенович остался с остальными своими гостями. К счастью, свои дела я закончил довольно быстро, к этому времени освободился и хозяин. Неожиданно для меня он вспомнил, что ему надо вскопать огород, и, видя меня, предложил оказать ему помощь. Он сказал, где лежат инструменты, и мы направились от дома к его огороду, вниз к реке. Дорога шла мимо огромного валуна, на котором, по рассказам людей, Ливерий Семенович, подобно свв. Серафиму Саровскому и Серафиму Вырицкому, иногда молился. Перед этим, выходя из дома, я сунул руку в карман куртки, и тут нечаянно обнаружил взятый со мной в дорогу маленький фотоаппарат, о котором совсем забыл. И вот, на подходе к этому валуну у меня возник несколько неуместный  помысел, который я тут же отогнал, о том, что было бы неплохо сфотографировать Ливерия Семеновича, подстеречь его, молящегося на камне. Потому, что время идет, и будет жаль, если такое сокровище останется в безвестности.

Ливерий Семенович шел молча, и вдруг возле камня начал рассказывать, обращаясь ко мне: «Александр, а ты знаешь – это камень не простой, это – моя Родина».  И рассказал о том, как он родился на этом камне, в прямом смысле этого слова. Мать его, когда пришло время рожать, как и все сельские женщины, не оставляла работу, и в это время работала на огороде. Пришло время разрешиться от бремени, и родила она его и положила на этот самый камень. Здесь его омыла, здесь его запеленала, здесь на этом камне и подал он свой первый, младенческий голос – крик.

Подошли к камню, и вдруг Ливерий Семенович, неожиданно для меня, произносит такую фразу: «А неплохо было бы сфотографироваться, а то ведь, знаешь, время идет, мало ли чего? Давай сделаем так, я вот сейчас залезу на камень, а ты меня сфотографируешь». При этом о наличии фотоаппарата он знать не мог.

И тут с ним произошло перевоплощение: из довольно бодрого пожилого человека, которого старичком трудно его назвать, ну, он превратился в охающего, немощного старичка и начал заползать на этот камень, кряхтя и приговаривая: «Ох-ох». Несколько раз сползал, и делалось это нарочито неуклюже. И после всего этого я не знал, мне смеяться или удивляться? Наконец, он забрался на камень, приговаривая: «Вот я сейчас стану на коленки, вот так, буду молиться, а ты давай фотографируй меня». И начал читать «Отче наш», довольно громко. Ну и что мне оставалось? Только достать фотоаппарат и сделать снимок. Дальше опять, изображая немощного, дряхлого старичка, он сполз с камня, принял свой обычный внешний вид, и мы отправились на огород, который надо было вскопать.

Принялись за работу. Она шла весьма медленно, по следующей причине: через каждые три-четыре минуты Ливерий Семенович останавливался и начинал что-то говорить, я, естественно, чтобы слышать его, также прекращал работу. И получалось, что работали мы несколько минут, а потом стояли и разговаривали. Пользуясь этим случаем, я разрешил все свои проблемы, а Ливерий Семенович рассказал кое-что о своей жизни.

В частности, рассказал о том, как их благословили на брак с Ниной Федоровной. Жили они очень бедно, занимался он, в том числе, и охотой на пушного зверя. Это обычное занятие населения Тотемского края. Денег на свадьбу не было, и тут произошел такой случай: шел он как-то по лесу, не имея ружья, и внезапно увидел зверька – не помню, как он называется – очень ценного, который стоял прямо на дороге и не шевелился. Ливерий Семенович остановился, и они смотрели друг на друга несколько минут. Ливерий Семенович очень сожалел, что нет у него оружия, потому что шкурка этого зверя была весьма ценная и она бы могла решить все материальные проблемы, связанные со свадьбой. Далее, он решился и начал потихонечку подходить – зверек не убегал. И, в общем, взял он его голыми руками, сдал шкурку, и вырученных денег хватило и на поездку в Москву на венчание, на все расходы, связанные с дорогой и проживанием в Москве. И вот, венчался он в Елоховском соборе.

Интересна была манера Ливерия Семеновича отвечать на вопросы. На некоторые вопросы он отвечал четко: на это есть Воля Божия или нет Воли Божьей, даже не задумываясь. Ему не требовалось проводить какой-то анализ, анализировать факты, сопоставлять. Даже множество деталей, которые пытался изложить я, и, верно, любой другой человек, задающий вопрос, в надежде, что они помогут лучше разобраться в ситуации – были излишни. Уловив суть вопроса, он отвечал: «Да, есть воля Божия» или: «Нет, так делать не надо, воли Божией нет». На другие вопросы он отвечал несколько уклончиво, очень часто советовал помолиться, посмотреть, что будет. И обычно советовал молиться либо Богородице, либо Феодосию Тотемскому, которого он очень почитал. Ну, а на некоторые вопросы, ответ был весьма странен. Он начинал говорить что-то непонятное и неразборчивое, как будто бурчать себе под нос, и невозможно было понять, относится ответ именно к данному вопросу или было такое ощущение, что он изображал такого старенького дедушку, который не совсем адекватно реагирует на окружающий мир. Это был такой способ юродства, и касалось это тех вопросов, на которые не было воли Божией знать ответ, либо вопрос был праздный и ненужный.

Действительно, это был удивительный человек, не было здесь показухи, игры на публику. Истинная духовность прячется, она открывается не для всех, она бегает человека и человеческой славы. Слава Богу, что и в наше время бывают такие люди, и что о них можно не только читать в книгах, восхищаться, удивляться, но иногда Господь дает милость видеть их лицом к лицу, с ними общаться. Такое общение дает отпечаток на всю жизнь.

Протоиерей Вячеслав Слезкин.
Человек на камне

2009 год оказался последним в жизни удивительного человека, которого мы называли по имени-отчеству: Ливерий-Семенычем. В наше время, полное разговоров про святость, Ливерий-Семеныч явился антиподом лубочного представления о старчестве. Редкий православный посетитель не бывал ошарашен суточной щетиной этого маленького человека вместо почти положенной окладистой бороды старца. Картина «писанной святости» омрачалась еще более, когда рядом со старцем появлялась… его жена, которой он оказывал ей послушание. В конце беседы смущало, как этот простой человек, словно благословляя, крестил напоследок гостя. И не все из пришедших к Ливерий-Семенычу возвращались к нему.

На пороге вечности

Не стоит думать и о том, что сам ход беседы навевал «примерную святость». Любимым ответом Ливерий-Семеныча чаще была не конкретика, а смиренное слово: «Помолимся!» Тут Ливерий-Семеныч преображался, делался сосредоточенным (только душой на распашку) и начинал обращаться… прямо в неземную канцелярию! А вы… Вы не знали, что делать. Ведь, ожидая чуда, не ждали его в полноте.

Но он стоял между вами и Небом, обращаясь к миру горнему, который стал ближе, чем мир за окном. Ливерий-Семеныч вставал, крестился и… дерзал ожидать ответа из мест не земных, куда обыденная мысль не долетает. Все замирало в это время, так что и время казалось не действительным. Его обращение к вечности (с замиранием ваших чувств) так же казалось вечным. Зато ответ, что приходил, был прост, конкретен и прекрасен. «Благословляется!»,– провозглашал ответчик, «окая» на вологодский манер.

Бывало, Ливерий-Семеныч ждал ответа настойчиво, удивляясь по-детски, что он не приходит. Если после молитвы сей человек не знал, что отвечать, то… обращался к вечности опять. Если ответа вовсе не было (или, как полагают, он был отрицательным), Ливерий-Семеныч не любил огорчать вопрошавшего… Но и пустой человеческой фразой он утешать никого не любил. В характере его все было просто, без популярной ныне самодеятельности. То есть, если «не отвечалось», он и не отвечал. Иногда лишь звучало: «Ну ладно…», «Так…», «Да ну…» или «Ну…» «Так» или «Ну» означали одно: ответ «не прислали» или он не тот, что ожидался. Пока, по крайней мере, Божией воли нет!  Ответ не прислан, а врать он не будет – вот и «да ну»!

Тут посетитель должен был решиться: остаться, согласившись с «неответом», ждать своей правды еще (когда будет к ней сам готов), или… ехать туда, где ему «все расскажут». Но, кто оставался, замечал в этом Небесном почтальоне (пересылавшим людские надежды курьерской молитвой на Небо) нечто особое!

В гостях у сказки

Когда гость не уходил и не сдавался (победив лубочный образ старчества), перед ним возникал образ новый: блаженный – в аскетике известный как «праведник-дитя». С людьми, ему доверявшими, Ливерий-Семеныч был по-детски откровенен (и не скрывал чудес, что были с ним). Но это был новый экзамен не веру, ибо природные краски икон ярче лубочных. Мир ахнул при раскрытии Рублева; и те, кому раскрылся блаженный мир Ливерия Семеныча, тоже ахали. Работал он, к примеру, в огороде и пришли помогать ему (представляете!)… преподобные Зосима и Савватий.

Вспоминаю себя тех времен, когда не где-то читал о таком, но слышал подобное сам, и иррациональность чуда не умещалось в мозг рациональный. Мне довелось уже общаться с отцом Иоанном (Крестьянкиным), отцом Кириллом (Павловым), доброй частью Оптинской братии (1980-х – начала 90-х), монахами Псковских Печер. Имелся и печальный опыт встреч наставников сомнительных. И вот когда Ливерий-Семеныч прошел «мою проверку» на старчество, когда начал «входить» в мои рамки православных учителей, то… никак не вмещался в них с Зосимой и Савватием! А для него это было естественно (будто бы ординарно), как и сам он (невзирая на старческий чин) приходил к одиноким соседям помогать убирать урожай.

 Трудности перевода

Всяк, пришедший к Ливерий-Семенычу, непрестанно испытывал трудности! Казалось, что мир обыденный здесь встречается с миром иным. В мире Ливерий-Семеныча было настолько просто, что мы ощущали себя чужестранцами. Как бы он ни старался сократить дистанцию, разница была. Ливерий-Семеныч молчал больше нас и говорил по существу. Он не поведал никому, сколь трудно ему с нами (хотя мы его утомляли). А нашей проблемой были трудности перевода (с его «горнего» на наш «дольний»).

Особо бывало обидно, когда он не брал ни копейки денег (они казались в его хозяйстве не лишними). Еще больнее принимался его отказ брать что-то вовсе. Он возвращал Вам все иконы, книжки и святыньки, которые Вы дарили ему. Увы, он брал их посмотреть и помолиться! А в голове уже кружились искусительные сомнения о пренебрежении Вами. Стучались в двери разума земного шпионы-помыслы. О, разум человека на земле, что создал собственный мир в мире Божьем и живет лишь в мире своем.

 Разговор по душам

Я не видел лицеприятия в поступках Ливерий-Семеныча. На вид немного флегматичный, он не умел быть не ровным со всеми. И все же человек — не робот, а Божий человек – особенно! При всей простоте своей ровности, Ливерий-Семеныч был разным с разными. Одним он готов был с порога раскрыть свою душу, с другими полагал за полезное больше молчать.

Вот приехал его знакомый и привез человека, чья бизнес-карьера шла положительно в гору. Но, привез не по делу, а за компанию – «старца увидеть». И, казалось бы, вот он, «старец», а вопросов нет. И беседы тоже. Пьется простой деревенский чаек, текут дорогие минуты общения. Только общения нет. И бизнесмен решает начать издалека: «Вот я однажды слышал…» Но тема не живая, не своя и Ливерий-Семеныч прерывает вопрос решительно: «Да ну…» Еще пролетают минуты, еще старается спросить «нечто важное» гость. Но в ответ: «Да ладно…»

И когда уже нет надежды, когда кажется растраченным время поездки, из уст Ливерий-Семеныча звучит… ответ столь нужный гостю: «Не обижай друзей, не обижай…» Знавшие гостя удивлялись «видению» старца – он напомнил то качество, что стало стеной между гостем и его знакомыми.

 Откровение странника

Многие, желавшие каких-то перемен, бывали разочарованы простой, но часто употребляемой, фразой: «Где работали – там и работайте!» Божия воля зачастую проста.

Но был со мной случай, что вконец разрушил стереотипный образ старца. Тут я понял, что этот загадочный (по земным, разумеется, меркам), странный человек с лесного хутора всегда будет меня удивлять. Так вот, однажды он прямо с порога, не скрывая старческой сути, начал «экзаменовать» приезжего. Это случилось с другом, которого я привез. Сам я как раз не вызвал больших эмоций. «Ливерко! – кричала ему жена Нина с не меньшим, чем у мужа северным акцентом,– То ж отъец Въячеслау прииехал…» «Лъадно… – неторопливо, напевно отвечал издали Ливерий-Семеныч.

Вдруг спокойствие его переменилось, и он выбежал к нам.

Аномально жаркий северный июль, улица кишит мошкарой, шершнями и градусами тепла. А перед нами возникает взволнованный старичок в валенках и непривычно машет руками. Но он удивляется нам не меньше, чем мы им! «Кто это? Кто это?!» – с великой важностью вопрошает он всех. В этот момент я вижу – ему интересен со мной приехавший знакомый. Не получив практически ответа (ибо как однозначно назвать мне друга?), Ливерий-Семеныч бежит во двор на свой камень и начинает свою молитву.

Сохранилась видеозапись, как он молился. Ее снимал шофер в машине с затемненными окнами. Но из записи видно, как Ливерий-Семеныч оглядывается на снимающего его шофера (а шофера ему не должно быть и не видно!) Сознавая, что он замечен, Ливерий-Семеныч прерывается и уходит с камня в дом. Он сосредоточен, но внутри будто светится и рад как ребенок. Мы настраиваемся на лучшее, и вдруг… Ливерий-Семеныч произносит нелепую фразу: «А, ведь, космонавтик!» Все испорчено, увы! Мой знакомый разочарован. Дабы не обидеть «старичка», он пытается мягко объясниться: «Извините! Вы ошиблись…»

И тут, в момент, казалось бы, духовной катастрофы, Ливерий-Семеныч ставит все на места. Он удивляется не менее нашего и с волнением задает вопрос: «Так вьедь летаешь то мноуго?» «Летаю?.. Летаю много!» – мгновенно соглашается мой пораженный знакомый. Он в это время летал архимного, увлекшись сбором и сопровождением гуманитарных вещей в горячие точки. Причем делал это с пристрастием, бывая почаще в слишком жарких местах. Родные не знали, а друзья не могли убедить его прекратить опасное занятие.

«Радуйся! – завершил обращение к другу Ливерий-Семеныч,– Моолитва моя была ууслышаана!» Дальше звучали слова о том, что мой друг не погибнет. Кажется, после этого знакомому не представился случай везти гумпомощь. По крайней мере, я больше о том не слышал.

Человек-загадка

Ливерий Семеныч – человек-загадка. Таким он видится в свете земном. Чем здесь он проще и открытей, тем и странней, и загадочней. Но в свете вечности он ясен, понятен и, полагаю, приятен. И потому столь много слов и поступков его раскрывается позже.

Вот он долго молится о заданном мною вопросе и говорит с неохотой знаменитые «Можно…» да «Ладно…» И дело, о котором я спросил, осуществляется наполовину. И слава Богу, что наполовину! А тогда я переживал: «Неужто Ливерий-Семеныч не может у Бога «вымолить» как мне нужно?» Или, мои родные нежданно в зрелом возрасте ожидали ребенка. И он сказал (опять же, странность): «22 апреля – день рождения Ленина (трудно ему там!), 1 мая – день солидарности трудящихся!» Но за юродством этих слов, как выяснилось позже, скрывалась дата рождения ребенка – как раз посередине! Онкологической больной маме знакомого мне священника он дал понять (а какими странными, шокирующими, сперва казались эти явные пророчества), что та выздоровеет. И она выздоровела.

Священник Александр Вейс:

У меня и моей матушки пять лет не было детей, и мы приехали к Ливерию Семеновичу с вопросом: то ли брать мальчика или девочку из детдома, то ли ожидать самим. А он сказал: «Ждите, Господь даст». И слава Богу, после этого Господь дал нам детей, сейчас у нас два ребенка, но при этом и крест нам послал – оба ребенка инвалиды. И если бы мы взяли еще ребенка из детдома, учитывая, что у нас два своих ребенка инвалида, может быть, для нас было бы искушение большое. А так получилось все по воле Божией.

Протоиерей Андрей Богомолов:

Познакомился я с Ливерием Семеновичем, когда он приехал в Москву, чтобы лечить глаза. Он остановился при храме Святого Духа Сошествия на бывшем Лазаревском кладбище, где в отведенной ему келье принимал людей, отвечал на вопросы. Узнав об этом от настоятеля храма отца Сергия (Рыбко), я захотел встретиться и пообщаться с таким необычным человеком.

Если бы я сам где-нибудь увидел его, выглядевшего крайне просто, даже небрежно, в пиджачке с коротенькими рукавами, старой военной рубашке, то не знаю, смог ли бы я разглядеть в нем что-то особенное, или нет. Когда общаешься с такими людьми, они не сразу тебе открываются, по своему смирению.

Увидев, что входит священник, Ливерий Семенович оживился и очень приветливо сказал: «О!» Но при этом в нем не было ничего такого, что зачастую подкупает людей, не знакомых с настоящей духовностью. Порой так называемые «старцы» начинают что-то заявлять, прорицать. А ведь истинные, святые старцы без вопрошения никогда не говорили.

Он был необычайно молчалив, отвлечен от внешнего, словно находился внутри себя. Иногда даже было такое ощущение, что ему не до тебя. Может быть, поэтому его жена, Нина Федоровна, выступала как бы  «переводчицей», «посредником» между Ливерием Семеновичем и теми, кто к нему приходил. «К тебе батюшка приехал из Калуги. Объясни, расскажи»,– тормошила его она.

Когда я задавал ему вопросы, в душе присутствовал какой-то страх, было такое ощущение, что он тебя насквозь видит, со всеми твоими грехами, немощами. На «глобальные» вопросы Ливерий Семенович отвечал неохотно, пока, наконец, я не сказал: «Помолитесь о маме моей»,– а у нее был диагноз: раковая опухоль. Тут он так оживился! Сразу стал давать наставления. У них есть полузасохший святой источник в Тотьме, и он сказал: «Съездите на этот источник». А Нина Федоровна тут же: «Да что ты, у них же рядом, в Троице-Сергиевой Лавре, источник есть!» «Ну, хорошо, пусть туда съездят»,– согласился Ливерий Семенович. И в конце беседы добавил: «Будет здорова!»

Прошло какое-то время, и мама сделала рентген. Увидев снимки, она сказала: «Зачем же они меня разрезали? У меня там ничего нет!» Я сразу вспомнил слова Ливерия Семеновича. И вот, прошло уже 7-8 лет, а мама живет.

В следующий раз я приехал к нему с сыном Ильей, и попросил благословить отрока на учение. На мою просьбу сказать, пойдет ли сын по духовному пути, старец долго не отвечал, и лишь на настойчивые просьбы Нины Федоровны сказал: «Пойдет…» Мне запомнились слова из молитвы, которые он прочел, положив руку на голову Илюши: «Господи! Укрепи ум его и утверди сердце его…» Этих слов не было в молитве, обычно читаемой в конце молебна на новый учебный год. Но однажды мне попал в руки большой старинный требник, где был чин благословения учащихся в духовных школах, и как велико было мое удивление, когда я прочел там именно те слова, которые произнес старец.

Игумен Арсений (Шастель):

Когда в 1997 году я был переведен клириком Троицкого храма в Тотьму, то в праздник Покрова Божией Матери сразу заметил интересного прихожанина с пронзительным, необычным взглядом. К тому времени я уже ездил к старцу архимандриту Кириллу (Павлову) и имел представление о людях духовных.

Народа в храме было, как на Пасху. Мы познакомились, и Ливерий Семенович пригласил меня к себе в гости, на хутор. У его дворе лежал необычного вида камень с таким рисунком, как будто бы он был оплетен веревкой. Впечатление от беседы с Ливерием Семеновичем и от последующих поездок с нему у меня было такое: это был словно свет луча в мрачные 1990-е. От него такая легкость шла, такое спокойствие…

Он поведал мне разные истории из своей жизни. Рассказывал, как в детстве учительница ударила его дубовой линейкой, когда он задремал и прилег на парту. Он чуть не умер, а на виске вмятина осталась. Мама тогда ему сказала: «Все, в эту школу не ходи, а ходи к старцу».

Он рассказывал, как обрел икону «Семистрельную». Один из храмов в Тотьме переделывали под какаое-то советское учреждение. Он шел мимо, и вдруг бежит к нему от храма человек, и отдает ему эту икону прямо в руки. Так с огромной иконой Ливерий Семенович и прошел по городу, и удивительно, что никто этого не заметил, и его не остановил.

У инокини Ники (Власовой), которая подвизается при нашем храме, мама, осенью потерявшаяся в лесу, по молитве Ливерия Семеновича вышла живой: вдруг нашла у себя в мешочке с солью спичку, тем и спаслась. А еще мать Ника вспоминала, как Нина Козлова из села Бабушкино два дня не могла найти свою корову, и пришла к Ливерию Семеновичу. Он сказал ей: «Ходи, кричи». И хотя до этого она так и делала, но корова сразу же пришла. Вскоре у нее точно так же потерялась лошадь, и опять он помог: «Зашла,– говорит,– в избушку, а развернуться и выйти не может». Стали искать, и нашли. А Ливерий Семенович Нине и говорит: «Если ты сейчас же с мужем не обвенчаешься, в следующий раз уже мужа лишишься». Нина так напугалась, что побежала, взяла мужа за руку и повезла его венчаться. Три раза они ездили, то одно, то другое мешало, но, наконец, обвенчались, и все у них успокоилось.

А еще, вспоминаю, при мне к Ливерию Семеновичу в дом прибежали два рабочих с лесоповала. Говорят: «Семенович, у нас пропала пила «Шипка», выручай, скажи, где искать». Он улыбается спокойно, и говорит: «Там, где оставили, она и лежит, вас ждет». Им не верилось, потому что они всю поляну и все вокруг нее обыскали: не было пилы. Побежали обратно, и правда – лежит.

иерей Александр Андреев:

О Ливерии Семеновиче я услышал от отца Сергия (Рыбко). Тогда одна из сестер, иконописец Наталья, побывала у него. А у меня был важный вопрос, как дальше устраивать свою жизнь, и осенью 2002 года я вместе с электриком Сергеем впервые поехал к Ливерию Семеновичу.

В Тотьме мы остановились в гостинице, а потом пошли пешком искать хутор. Сначала заплутали, но потом нашли. На хуторе не было видно никого, кроме двух женщин, которые копали  картошку. Спрашиваем: «Где живет Ливерий Семенович Дубровский?» Они отнеслись к нам довольно строго, спросили: «Зачем он вам?» Но потом проводили в дом. Оказалось, что это были тетя Нина, супруга Ливерия Семеновича, и тетя Женя, его духовное чадо.

В тот первый раз Ливерий Семенович на вопросы почти ничего не ответил. Сказал, что надо молиться и служить в храме, а «откроется» через три года. Помазал маслом от «Семистрельницы» и сказал: «Приезжайте еще». На следующий день в Тотьме мы пошли на Литургию в храм, и там увидели Ливерия Семеновича, которого после службы окружили люди со своими вопросами.

Потом мы приезжали к нему еще несколько раз, на поезде или на машине. Он часто приглашал нас приехать в определенный праздник. Очень почитал Покров, Сретение и память праведного Прокопия Устюжского. Теперь тетя Нина и тетя Женя принимали нас очень радушно, старались накормить и оставить ночевать, пели духовные стихи, давали с собой хлеба из печки. По их словам, Ливерий Семенович, как правило, заранее говорил: «Едут». Разговаривал он всегда очень мало, гораздо более словоохотливой была тетя Нина и даже упрашивала: «Ливерий, ну скажи ты им, чего тебе стоит?»

Ливерий Семенович часто говорил про камень, который лежал у дороги: «Я на нем родился». Он часто поднимался на него и молился. Еще он водил нас на другой камень, на Черной речке. Когда мы туда шли, дряхлый на вид старец бежал быстрее нас. Кажется, эти места имели для него особое значение, как некие знаки присутствия Божия, связи с Богом.

Как-то мы приехали на машине в Спасо-Суморин монастырь. Ливерий Семенович вылез из машины и говорит: «Ты должен мне помочь, пойдем со мной». Там он разыскал разломанное большевиками захоронение мореплавателя Кускова, вытащил из него довольно большой камень и сказал взять его с собой, положить в основание строящегося храма Всех Московских святых в Бибирево. Мы так и сделали.

Чая Ливерий Семенович почти никогда не пил, он пил только слегка подкрашенный кипяток с большими кусками сахара, которые называл «глыбы». Вообще, он не производил впечатления сугубого постника. Спокойно ел все, что готовили, но ел очень мало, мог позволить себе и немного вина (например, настойки на травах, которая продавалась в Тотьме, под названием «Лукошко»). Как-то летом мы ходили с Ливерием Семеновичем на службу в город, а после зашли в магазин, и он попросил купить ему мороженое.

По пути в Тотьму и далее в Великий Устюг, на праздник праведного Прокопия, у нас ночью сломалась машина в Переславле-Залесском, и нам ее починил святой Александр Невский. Это подлинный случай из жизни и об этом уже подробно рассказал в воспоминаниях диакон Николай Гончаров. А на следующий день Ливерий Семенович обернулся ко мне и тихо произнес: «Александр Невский…»

Ливерий Семенович очень почитал икону Божией Матери «Семистрельница», и рассказал нам, как двери сами открылись, когда ее вносили в дом. Сейчас эта икона находится в храме Святого Духа Сошествия на бывшем Лазаревском кладбище в Москве.

Он очень почитал своего духовного отца, блаженного Николая и водил нас на его могилку. Просил молиться за своего отца, Симеона Федоровича, часто про него рассказывал, доставал и показывал его фото.

Как-то мы с диаконом Николаем поехали зимой к Ливерию Семеновичу, а чтобы окупить расходы на поездку, в книжном магазине нам нагрузили полный прицеп книг, чтобы по дороге их реализовать. Несмотря на все усилия, нигде продать книги не удавалось, брали только единичные экземпляры. Когда приехали, отец Николай пожаловался на эту беду, а Ливерий Семенович ответил: «Ничего, продадите. Посетите церковь и продадите». На обратной дороге в Переславле-Залесском мы попали на службу в Никитском монастыре и после этого книжная лавка обители купила у нас большую половину прицепа.

Один раз Ливерий Семенович сказал: «Приезжайте на Сретенье». Мы поехали с отцом Николаем и еще двумя сестрами. Я уже думал о том, чтобы поступать в Семинарию, и хотел про это спросить. А у Ливерия Семеновича на стене висел перекидной календарь, и он почему-то заранее перевернул его на другой месяц, хотя тетя Нина протестовала. Когда мы поздоровались, я еще ничего не успел, а он снимает со стены этот календарь и дает мне: «Вот вам благословение». А на этом развороте была фотография из Троице-Сергиевой Лавры. На всякий случай, я спросил: «Мне поступать в Семинарию?». «Да, поступай и учись». Календарь мы потом повесили на место.

На собеседовании в Патриархии комиссия во главе с Владыкой Арсением предложила отправить меня в другую семинарию, но я твердо стоял на том, что буду поступать только в Семинарию в Лавре, и поступил в Московскую Духовную Семинарию.

Я спрашивал у Ливерия Семеновича, нужно ли мне принимать монашество или жениться? Ливерий Семенович долго про это ничего не говорил, только сказал: «Откроется позже», а однажды произнес слова: «Второй святой». На этот вопрос мне ответила уже другая старица.

Один раз я спросил, стоит ли мне переехать поближе к храму на Лазаревском кладбище (ехать тогда было неудобно, с двумя пересадками). Он ответил: «Живи, где живешь». А сейчас от нашего дома в Москве до храма проложена прямая линия метро, и добираться стало гораздо проще.

Ближе к окончанию Семинарии я спросил: «Поступать ли в Духовную Академию?» Ливерий Семенович благословил: «Учись, учись и служи». Он преставился ко Господу в 2009 году, как раз тогда, когда проходили вступительные экзамены в Академию.

Иеродиакон Василий (Преображенский):

В первый мой приезд к Ливерию Семеновичу я был еще не воцерковленным человеком. Мы приехали осенью, и у меня была какая-то безрукавочка тепленькая. Когда мы с Семеновичем выходили на улицу, он ежиться начал. Я говорю: «Холодно?», и накинул на него, а он моментально из всех карманов у меня повыкидывал трубку, зажигалку, табак. Главное – он не рылся по карманам, как будто точно знал, где и что лежит, а, ни слова не говоря, взял и выбросил. Теперь у меня есть фотография, где он у иконы стоит в этой моей зелененькой курточке, и молится.

Ночью спал я на большой кровати, которая стояла рядом с его диваном. Утром встал, а Семенович еще раньше проснулся и спрашивает меня: «Как спал?» «Хорошо, на свежем воздухе, да после дороги». А он: «А я молился за тебя, видел твои сны, у тебя сны – не хорошие». Я отвечаю: «Я на удивление спокойно спал, ничего такого». Но в те времена я часто просыпался с неприятным осадком после ночи. А он так спокойно говорит: «Я вижу сны, молился за тебя». Это, конечно, было на уровне потрясения.

Потом мы все купили в храме по иконе святого Феодосия Тотемского. Я остался на хуторе помогать убирать сено, а Семенович иконку мою поставил в святой угол к своей чудотворной иконе «Семистрельной». Когда я уезжал, то говорю: «Я заберу иконку свою», а он отвечает: «А мне святой Феодосий благословил людям помогать. И со здоровьем. И иконку – на, держи».

Меня, человека совершенно невоцерковленного, поразил тот факт, что его благословил помогать людям какой-то Феодосий. Семенович тогда говорил о живом общении с ним. «Ну,– думаю,– наверное, это его сосед». А потом я узнал, что этот Феодосий не сосед, а преподобный 15 века, сомолитвенник учеников преподобного Сергия.

Вскоре у одного человека, моего знакомого, произошло горе: он ехал на большегрузной машине и задавил на дороге 11-летнего ребенка, который выбежал на дорогу и попал ему под задние колеса. Водитель мальчика вообще не видел, но его осудили на два года. Перед первым судом я ему иконку святого Феодосия передал, и сказал: «За тебя будет преподобный Феодосий Тотемский молиться, и Семенович. Вспоминай хотя бы время от времени святого Феодосия и Ливерия».

Несколько раз пересматривалось решение суда. Прошло время, но его не забирали. Когда я «ГУИНовского»  чиновника в чине генерала спрашивал: «Как у вас получается, что человеку дали реальный срок, а он до сих пор на свободе?» – он ответил: «Этого не может быть потому, что парень – водитель-профессионал, а такие нам нужны. Любая колония его сразу же пристроила бы в мастерские, завгаром. У нас все такие специальности, люди на учете». Но, тем не менее, парень не прятался, несколько раз подавал на пересмотр, а его так и не забрали. Он мне говорит: «Вот, иконка твоя помогла – преподобного Феодосия». Видно, горячо молился он перед ней.

Я  жил на хуторе подолгу, во время сенокоса. Меня поразили люди, которые приходили к Семеновичу. От бабушек из окрестных деревень и Тотьмы, девчонок, которые прибегали посоветоваться, выходить ли замуж, до серьезных «товарищей», которые приезжали на двух бронированных мерседесах с кортежами. Тетя Женя их хорошо встречала: «А это все ваши деточки?»,– спрашивает, кивая на здоровенных охранников. А детки – с оттопыренными карманами, в которых лежали явно не апельсины. Но для Семеновича не было никакой разницы, с кем говорить: что с бабушками чаек попьет и подскажет, что с этими важными «товарищами».

У того человека на мерседесе жена была серьезно больна онкологией. Семенович сказал ему водичку набрать из источника преподобного Феодосия набрать. Они собирались операцию делать – он обнадежил и подтвердил, что надо делать. А мне он с суставами тогда помог: локтевые суставы у меня стали ныть, и даже распухали. Водичку тогда набирали из источника святого Феодосия. Я попил и прошло.

В нем было видно постоянное пребывание в молитве, взгляд был особенный, даже когда он сидел за столом и чаевничал, или за праздничным столом. Вроде бы он со всеми, но взгляд – не здесь присутствует.

Келейник митрополита Симона рассказывал мне, что когда с ним случился второй инфаркт, он практически не приходил в сознание. Правая ручка у него уже не действовала, но он, и в беспамятстве находясь, все время крестился левой. И я сейчас вспоминаю Семеновича, который лежит на диване, на левом боку, закутавшись при тридцатиградусной жаре, спит или просто дремлет, и у него ручка постоянно крестится. Для  меня, человека городского, было непонятно видеть закутавшегося в такую жару, с летающими мухами, комарами и оводами. В последнее свое лето он уже практически не вставал но ручка постоянно крестилась.

Когда мы до этого приезжали, то выводили его на камешек «семистрельный» – громадный, с Престол, с белыми семью стрелами, и он нас благословлял иконочкой Пресвятой Богородицы.

Однажды встретил я в Архангельске, в епархиальном управлении, игумена Арсения, который говорил о Ливерии Семеновиче с большой любовью и уважением. Мне он рассказал о том, как излечение, как Ливерий его знакомой женщине помог, вылечил: акафист Пресвятой Богородице благословил ей почитать и на Крестный ход сходить, и она исцелилась.

Один раз при мне к Ливерию Семеновичу приехали питерские священники: целая делегация отцов с крестами. Видимо очень серьезный вопрос решали, если за 700 км приехали в его маленький дом.

Расскажу и об исцелении моей мамы по молитвам Ливерия Семеновича.
Я как-то звоню вечером на мамин телефон, трубку поднимает папа и говорит, что у мамы инфаркт, ее забрали в реанимацию и чудом довезли, состояние тяжелое – искусственная кома, врачи не могут сказать ничего определенного.

На следующий день я позвонил тете Нине и попросил Семеновича помолиться. Слышу: «Ливерко, чего лежишь там? Там  Ленька звонит, просит за маму помолиться, там она в коме какой-то.– Чего?– Ленька там… Лень, Ливерко говорит: ничего страшного». Как же «ничего страшного»? Ведь кома, хоть и искусственная, но кома! И врачи говорят, что после вывода ее из этого состояния, неизвестно, как отреагирует мозг. И я продолжаю звонить на мамин телефон. Наконец отвечают, что она в палате интенсивной терапии. А на третий день сама мама отвечает бойким голосом: «Все нормально, я ужинаю».

Очень заметно было его отношение, когда к нему приезжали. Одних он радостно встречал, других же не так. Однажды вместе с нами поехали две женщины с книжного склада. Мы книжки параллельно продавали, а они рвались что-то узнать, но для них это была явно какая-то занимательная экскурсия, ради знакомства с новыми людьми. Мы приехали на хутор и ничего нам Ливерий толком не сказал. А вскоре они обе уволились со склада. А еще одна девушка, которая работала на складе, как мне показалось – излишне благочестивая, сходила к нему, когда Семенович приезжал в Москву. Потом она просто не могла остановиться. Эпитеты ее я не буду повторять: «Неужели вы этому можете верить» и т. п.  Ее буквально трясло, как бесноватую. Но через неделю она куда-то пропала, хотя до этого собиралась остаться в Сестричестве. Ливерий Семенович был надежным «фильтром».

Недавно стою в подряснике на обочине и ловлю попутку: без денег возвращался в монастырь. Стою и думаю: «Святителю отче Николае, Семенович, помогите быстрее поймать машину, устал страшно уже». Останавливается машина, человек везет меня и говорит: «А вашему монастырю не нужно чем-то помочь?» Я годами хожу, прошу благодетелей хоть чем-то помочь обители, а здесь человек вдруг сам помощь предлагает! «Я,– говорит,– специально развернулся, чтобы вас забрать»,– это было в два часа дня, когда в Москве час пик – пробки страшные. Я подумал: «Это он говорит, чтобы цену выше заломить». А он не только ничего не взял, но и помог, и теперь помогает.

Пожив при храме, я намеревался вернуться на работу. «Нет, не надо»,– сказал Семенович, и прибавил достаточно резко,– монахом будешь». Спрашиваю: «Завтра?» – «Нет, через пять лет». (Сейчас о. Василий монах и диакон. – Сост.). Но не всегда он прямо отвечал. Часто говорил: «Надо помолиться», и замолкал. И мне один раз так сказал. Я задал вопрос в огороде, когда он с тяпочкой вышел. Ждал-ждал ответа, а он все ковыряется и ковыряется, так ничего и не сказал.

После смерти Ливерия Семеновича мы ездили на поминки в день его 80-летия, и я дал тете Жене свои четки, она уже тогда была слепая. У меня остался об этом небольшой сюжет: все дни, что мы там были, она не выпускала четки и молилась. Недаром она тоже долго жила рядом с Семеновичем: Господь сподобил ее молитвенной жизни, и из нее всегда изливалась какая-то внутренняя радость. Если тетя Нина, суровый мирской человек, была у Семеновича этаким противовесом житейским, то тетя Женя – сомолитвенницей. Такие люди – не от мира сего.

Когда мы читаем Патерики и там описывается подобное, то я понимаю, что встреча с Семеновичем – большая удача в жизни.

Ананьева Татьяна Ефимовна (г. Москва):

1. Поездка на хутор

Прошло много лет, и я попытаюсь передать те впечатления от необыкновенного явления милости и силы Божией, которое называлось – Ливерий Семенович.

Так вот, почему «кинжально-точное»? А потому, что он знал о человеке не то, что мы все понимаем при взгляде на внешность и манеры поведения, а что-то главное и определяющее. И оно иногда не совпадало с общепринятым. И общался с человеком  в соответствии с тем, что он о нем знал. Вернее, иногда общался в соответствии со своим знанием, и чаще всего гораздо милосерднее, чем, казалось бы, заслуживал человек. Тем не менее,  иногда становилось страшно, потому что я  часто понимала, что те дурно пахнущие мысли, которые в какой-то момент мною обладали, были ему известны.

Ну вот, хутор, а затем дом. Мы прошли через  обыкновенные деревенские захламленные сенцы в избу, в которой было тепло и неубранно.

Какая-то бабушка, маленького росточка, как мы позже узнали – тетя Женя, его духовная дочь, хлопотала по хозяйству, а  другая бабушка – жена Ливерия Семеновича, тетя Нина, просто сидела.

В избе царствовала Семистрельная икона Божией Матери, на которой Божия Матерь как бы только что ранена всеми этими стрелами. Эта чудотворная икона теперь  пребывает в храме Святого Духа Сошествия, что на Лазаревском кладбище г. Москвы.

Нас сразу пригласили за стол. Часть сестер куда-то ушла, пытаясь наладить быт приехавших. А мы – я, две молоденькие сестры Саша и Наташа, две кошки, Ливерий Семенович и тетя Нина сели за стол пить чай с пирогами с рыбой. По-моему, они назывались шаньги.

Все с трудом разместились в двух избах, большая часть народа – в другой избе, специально для нас открытой. Тут приехал батюшка, духовник Сестричества, и теперь уже все вместе мы сели за стол, накрытый по случаю дня рождения Ливерия Семеновича. Свой день рождения он отмечал на Покров Божией Матери. До трапезы мы все вместе, могучим хором, пели молитвы, а Ливерий Семенович вдруг подошел ко мне и благословил меня широким крестом, сказав: «Приими благословение от нищаго.» Он понял, что я нахожусь в тяжелом духовном состоянии, и «мой кораблик тонет», хоть я и старалась не подавать вида.

Тут раздался звонок на мобильник батюшки и он, поговорив по телефону, попытался дать трубку Ливерию Семенычу, говоря, что на другом конце – архитектор, который звонит из Иерусалима. Но не тут-то было.  Ливерий Семенович в этот момент исполнял какую-то песню, вроде: «Когда придет последняя весна», похоже, собственного сочинения, и прерываться не собирался.

Представьте себе такую сцену – батюшка протягивает телефон со словами: «Ливерий Семенович! Ливерий Семенович! Это наш архитектор, из Иерусалима, он хочет у Вас спросить!»

Л.С.: (дребезжащим тенором): «Когда придеееот последняя веснааа!»

 Б: Из Иерусалима! Архитектор!

Л.С.: «Тогда умолкнут все колоколааа!» и так далее.

Он так и не поговорил с архитектором. А батюшка тогда строил храм и  хотел уважить зодчего.

Об этом случае я вспомнила через несколько лет, когда у батюшки начались трения с архитектором, на почве разных взглядов на воплощение проекта. Архитектор, возмущенный несовпадением взглядов заказчика с его собственными, хотел жаловаться на батюшку вышестоящим. А Ливерий Семенович, видимо, уже тогда выказал нравственную оценку будущим событиям.

Вернемся за стол. Ливерий Семенович налил рюмочку, поднялся и сказал: «Я хочу Вам рассказать. Была Пасха. У нас с мамой нечего было есть, потому что была война. Я пошел на речку, перекрестил воду, вышла из воды выдра. Я убил выдру, продал с нее шкуру и купил муки и всего что нужно. И у нас были куличи на Пасху». Потом он опять дребезжащим тенором затянул было: «Когда придеот последняяаа веснаааа!», но, под напором тетинининых тычков, сопровождающихся  понуканиями: «Ливерко, сядь! Ливерко, хватит!»,– спокойно уселся на место.

Вообще Ливерий Семенович относился к жене как… к старцу. Слушался ее. Это производило неизгладимое впечатление, потому что тетя Нина… была обыкновенной женщиной. Да, и еще надо сказать, что они жили всю жизнь как брат с сестрой. И что Ливерий Семенович был очень болен.

У него не было, по-моему, просто части черепа и врачи говорили, что он проживет максимум до сорока лет. Тетя Нина тоже была серьезно больна, она была слепа. И все по дому – а это был деревенский дом, с печкой, без воды и т. д. – делала тетя Женя. Ну, то есть жизнь была вполне земной. И одновременно, вполне Небесной. Потому что Ливерий Семенович молился на камне, лежавшим рядом с домом, камне с семью белыми прожилками, подобным стрелам, и потому названным «семистрельным».

А рядом с домом Ливерия Семеновича протекала мутная и быстрая река Сухона. Ближе к середине реки виден огромный камень под названием «Лось». По преданию, Петр I на этом камне устроил праздничную трапезу, когда был проездом в этих местах. Советская власть почему-то не могла вынести этого предания и на всякий случай  камень взорвали. Поэтому посреди реки Сухоны от него осталась только часть, довольно большая.

И вот, на этом камне Ливерию Семеновичу явилась Божия Матерь. Сама. Он и об этом рассказал нам, грешным. Вообще он был откровенен с нами, как…ну, как, например, родственник, который знает, что скоро умрет и хочет что-то вложить в своих потомков. А потомки – увы! – мелки  и не вмещают.

Тогда на этот хутор, который находится неподалеку от сказочного города Тотьмы, приехало много людей.

Саша приехал с вопросом о своей беременной жене, которой врачи обещали, что она родит дауна, или вообще никого не родит. Но Ливерий Семенович не обратил на его слова о жене никакого внимания, а вдруг стал говорить о храме на реке в честь Святой Троицы.

«На какой реке? На Сухоне?»,–  спросил Саша.

«Нет,– сказал Л.С.– Построишь и служить будешь».

Но на эти слова тогда Саша не обратил должного  внимания. И только сейчас, обучаясь в семинарии, он вспомнил загадочные слова о храме на реке… Сейчас он думает, что речь шла об одном полуразрушенном храме в Калужской области. Саша сейчас живет в Калуге.

А жена родила прекрасного мальчика, который радует и отца, и мать не только своим существованием, но и прекрасными задатками.

Обратный путь  домой проходил в совсем другом настроении. И даже, это было не настроение, а это был поток глубокой и тихой радости. Наверное, когда апостол Павел писал: Всегда радуйтесь! (1 Фес. 5, 16), он описывал это состояние.

Какой красоты были вологодские леса, какой был закат! У меня было впечатление, что туда я ехала другой дорогой, а может быть даже и  тоннелем.

Так меняет мир присутствие святого человека в твоей жизни.

2. Встречи в Москве

Следующий раз я увидела Ливерия Семеновича, когда он поднимался медленно, с трудом по лестнице на второй этаж в одном из помещений сестричества. Внизу стояли сестры и хором говорили: «Ливерий Семенович! Вам не туда, Вам надо вниз!» Ему была   приготовлена  комната на первом этаже. На что Ливерий Семенович тихо и твердо сказал: «Мне вниз не надо». Как потом оказалось, на втором этаже его ждал епископ, о чем сестры (и Ливерий Семенович) не были оповещены.

В другой раз мне пришлось посидеть в очереди, чтобы к нему попасть. Передо мной шли с вопросами всякие важные люди, и даже какой-то особо важный грек с должностью, называемой «протосинкел». Тем временем у меня начался сердечный приступ – очень неприятная вещь, но мне не хотелось уйти из очереди. Когда очередь до меня дошла, первое, что я сказала Ливерию Семеновичу, что у меня болит сердце. Он сказал: «А я знаю». И стал крестить мелкими крестиками мне глаза, лоб, голову с такой любовью, какой я от родной мамы не ощущала, по моему, ни разу.  Надо ли говорить, что приступ прошел.

В тот раз я у Ливерия Семеновича спросила, стоит ли мне писать книгу. К тому времени я собрала материал об одном угоднике Божием – схииеродиаконе Александре (Жемкове). Но у меня были сомнения и лень. Он твердо сказал: «Надо!» На мой вопрос: «А зачем?» Ответствовал: «Чтоб была память». Исчерпывающе.

Были и еще встречи с этим удивительным человеком. Одна из них была в Великий Пост. Ливерий Семенович встретил меня за столом в комнатке, которую ему выделили. Он пил чай и ел бутерброд …с колбасой. Надо сказать, что я думаю, что он был настоящий постник. Но тут ему дали колбасу (соевую, как я потом поняла). Он был в гостях и ел то, что ему дали. А Вы могли думать все, что хотели.

Помню еще, что я пришла к Ливерию Семеновичу, а он сидел в храме рядом с женой Ниной. Я стала ему задавать вопросы, и при этом сказала, что я сильно нагрешила. Тетю Нину очень заинтересовал этот факт, и она стала расспрашивать меня, в чем мой грех. Ливерий Семенович ее оборвал. Наступила тишина, во время которой меня обуревали мысли осуждения тети Нины и Ливерия Семеновича. Они (мысли) чуть ли не осязательно лезли ко мне в голову.  Я не могла их отогнать. И тогда Ливерий Семенович меня молча перекрестил широким крестом, и тут же буря помыслов улеглась.

Ливерий Семенович и тетя Нина стали собираться уходить из храма. Я обрадовалась, что я их провожу. К тому времени Ливерий Семенович уже плоховато ходил. Но я ему, как провожатая, явно не подходила, из-за неуклюжести, и он глазами искал ту сестру, которую ему дали в помощь. Мягко отстранив меня, Ливерий Семенович, опираясь на сестру, пошел к выходу. И в этом случае, все было сделано как-то одновременно твердо и не обидно. Как я теперь понимаю, это великое искусство общения с тщеславными людьми.

Из того, что он мне говорил, самое значительное было, наверное, следующее. После очередных скорбей и непонимания – что мне дальше делать (меня в очередной раз откуда-то выгоняли, и я ныла по этому поводу), он сказал, вовсе не обращая внимание на мое нытье: «А ты будешь строить дом!». Я не подозревала у себя таких способностей и замолчала от удивления. Теперь я понимаю, что речь шла о Доме Божием.

3. Что еще я помню о Ливерии Семеновиче

Когда строился Собор всех Московских святых в Бибирево, то нужно было, чтобы вызрел бетон, а бетон зреет 28 дней и нужна температура не менее +5. Время было весеннее, и погода была нестабильной. Но тут приехал Ливерий Семенович. И все 28 дней стояла та погода, какая нужна было для вызревания бетона, несмотря на неблагоприятный прогноз.

И еще помню, как он умывался снегом на стройке храма в Бибирево и говорил: «Благодать Духа Святого! Благодать Духа Святого!»

Я была знакома с той женщиной, которая для нас, москвичей, открыла Ливерия Семеновича. Ее интересовал вопрос: «Брать ли новый паспорт?» На этот вопрос он сказал, что старый паспорт был со звездой, а новый – с великомучеником Георгием Победоносцем. Так почему же его не брать?

Но надо сказать, что сам Ливерий Семенович был такой человек, которому паспорт уже не нужен. Для него были какие-то другие условия существования. Он оказывался в нужном месте в нужный час. Думаю, что мы не могли понять масштаба его личности. Потому что духовный судит о всем, а о нем судить никто не может (1 Кор. 2, 15).

Еще одной моей хорошей знакомой, которая одно время подвизалась в монастыре, он сказал, что она будет жить не в монастыре, а в деревне. Для нее, коренной горожанки, в то время это было не понятно и, конечно, неприятно. Сейчас она живет в деревне. Как-то все устроилось, у нее в собственности маленький домик, и, вздыхая и охая, она тянет лямку деревенской жизни.

Ливерий Семенович ушел от нас в райские селения, никаких сомнений в этом нет. И поэтому нет сильной скорби, что его с нами нет. Он есть. И оттуда он нам всем доступнее. Он будет помогать и уже помогает нам пройти наш путь, окончить жизненную школу и сдать страшный последний экзамен.  А пока воспоминание о нем помогает жить и объединяет.

Магазнова Светлана Васильевна (г. Москва):

Я у Ливерия Семеновича была всего три раза.

Я болею сильно – болезнь Паркинсона, и бывает тяжело. Когда меня представили Ливерию Семеновичу, он говорит: «Ну, надо же, довела себя до чего». Потом он мне дал свои валеночки, в которых ходил, снял их с себя и говорит: «Походи в них». И еще он помазал меня из лампадочки «Семистрельной» иконы, перед которой молился.

Одела я валеночки его, походила, и сразу вспомнила Ксению блаженную, такой же аналогичный случай и с Матронушкой. А у меня ноги болели и все прогрессировало. Могла перестать ходить вообще. Но, слава Богу, как-то потихоньку у меня после этого ноги перестали болеть. Я так же плохо хожу, как и раньше, но боли такой нет.

Меня поразило еще то, как это благолепно было – Ливерий Семенович молится, на полу кот белый сидит, а за ним стоит на коленях Николай, который тогда там помогал, и тетя Женя, которая Ливерию Семеновичу до конца его дней помогала. Тетя Женя прямо сама кротость была. И тетя Нина говорит: «А у нас свой маленький женский монастырь». Как-то очень это было тепло, я при этом ощутила благоговение и любовь. И потом ездила к ним с такой радостью, как к родным едешь, которые все понимают.

Через несколько месяцев у меня умерла мама. Я все, что было пригодное из одежды, и шубу им привезла. Они так счастливы были, особенно, по-моему, тетя Нина. Ливерий Семенович отправлял меня на источник преподобного Феодосия. Была зима, но он сказал: «Ничего потечет, потечет». И мы смогли набрать пол-литра воды.

Во второй раз, когда ездили с отцом Алексеем, нам удалось съездить приложиться к мощам святого Феодосия Тотемского, нам даже открыли мощи. А потом мы поехали на источник, и вода была, по полной программе воды набрали. Я приехала домой и сразу забралась в ванну, окатилась. Хорошо было, не сразу, но полегче стало, по крайней мере, болей таких нет.

Рассказывали, что когда третий раз приезжали из Москвы, он уже знал заранее, сколько человек будет. И  сказал: «Накрывайте на одиннадцать. Нет, двенадцать».

Он был особенный человек, было видно, что он очень добрый, искренний. У меня было ощущение, что он как бы разговаривал глазами, какое-то тепло исходило от него. И взгляд у него был необычный: встречаешься глазами, а он как будто сквозь тебя смотрит. Я не так часто видела старцев, но я просто видела в его глазах любовь, и хотелось взять у него благословение.

 

Валентина N (г. Москва):

Зима, 25 января, муж с сыном поехали к парализованному брату. По дороге,  из-за поворота, в  узком месте, навстречу вылетел грузовик «Камаз», избежать столкновения не удалось. Произошла страшная авария – лобовое столкновение. Муж с сыном попали в больницу. У мужа – множество ушибов, поврежден позвоночник, у сына черепно-мозговая травма, после операции он умер, не приходя в сознание.

Мне было очень тяжело, многие мои знакомые знали о внезапной смерти сына, он был как бы и верующий и неверующий. В тот год, под моим нажимом, он прошел  соборование, но я очень беспокоилась: куда он попал? Он мне очень много снился и говорил: «Успокойся, я в очень хорошем месте, у меня все есть…» Я говорю ему: «Сынок, ты где? Мне хочется, чтоб ты был с Богом рядом, чтоб молился ему». А, он отвечает: «Я в очень хорошем  месте. И Богу я молюсь, и с Богом рядом». Господь давал нам столько встреч во снах… Но все равно, как говорят, «мать и сын пуповиной связаны», и я отпустить его никак не могла. Мне все равно было тяжело, и куда бы я не ездила, в какие бы монастыри, в каких не окуналась источниках – все равно расстраивалась… Мне хотелось со старцем пообщаться – так, как будто с сыном. И вот одна знакомая мне говорит: «Есть один такой человек, может, тебе станет полегче».

Муж у меня все-таки поднялся, стал ходить и к работе приступил, хотя стоял вопрос об операции на позвоночник. И я обратилась к батюшке за благословением поехать с подругой к Ливерию Семеновичу. Он благословил меня с напутствием: внимательно слушать самого Ливерия Семеновича, и поменьше окружающих его. «Ты его должна услышать»,– сказал батюшка.

Мы приехали рано утром, подошли к дому и постучали в окошечко. К нему сразу подошла женщина. «Мы,– говорим,– из Москвы приехали к Ливерию Семеновичу». – «Он плохо себя чувствует»,– в ответ. Мол, к нему сейчас не попадете. И вдруг, моментально, около окна оказывается он. – «Проходите, проходите, я вас жду». Я все-таки спросила, как он узнал, что мы приедем?  «Вот, два голубя прилетели,– ответил он,– я знал, что вы приедете».

Хозяйка – Нина, быстро расположилась ко мне, и мы остались на несколько дней. Я все думала, как правильно спросить Ливерия Семеновича об интересующем меня, и как он, не зная моего мужа и его здоровья, сможет мне ответить.

«Вот,– говорю,–  врачи сказали, что мужу необходима операция, нужно в позвоночник вставлять пластины». – «Никакую операцию делать не надо,– ответил Ливерий Семенович. А, у меня, все-таки сомнения: человек старенький, ну мало ли, что он сказал? Я, до трех раз. А он: «Никакой операции делать не надо, не нужна ему операция».

Потом, я рассказала ему о ситуации с сыном, о снах рассказала, что меня беспокоит, где он, потому что смерть была внезапная, а сын был невоцерковленный, практически не молился.

Ливерий Семенович  и говорит: «Вот он тебе приснился и все рассказал, в каком месте он находится. Он же тебе все сказал».

Еще мне сильно запомнилась икона «Семистрельная. Ливерий Семенович рассказал, что было, когда ее в дом вносили: «Мы с иконой входили, и двери сами распахнулись перед Пресвятой Богородицей, чтобы мы зашли». Еще мне запомнилось, как Ливерий Семенович молится на коленках на камушке, стоящем перед домом. И еще он сказал: «Езжайте в Тотьму, приложитесь к мощам преподобного Феодосия и наберите воды из источника».

По возвращении в Москву я встречалась с лечащим врачом, все ей рассказала. Она человек верующий, мы не стали делать операцию и все нормально срослось у мужа. А мне становилось как-то все легче и легче, и в какой-то момент отпустило, и сын сниться перестал.

Рб Вера   г. Москва

Девятилетнему сыну отца Виталия из Суздаля, был поставлен диагноз: «рак горла». Ему должны были делать операцию, и батюшка повез ребенка к Ливерию Семеновичу брать благословение. А он на операцию не благословил: помазал маслицем от иконы Божией Матери – «Семистрельницы», и сказал: «Будем молиться».

Вскоре отца Виталия стали вызывать в больницу. Он все отнекивался, и врачи стали возмущаться: «Что вы над ребенком издеваетесь, вы же его угробите!» Тогда батюшка взял сына и повез делать обследование. Оно показало, что у ребенка рака нет.

А когда я была у Ливерия Семеновича, Нина Федоровна стала ему говорить: «Ты расскажи, как икона светится». Он: «Да ладно!» Та настаивает: «Расскажи, расскажи!». Наконец, Ливерий Семенович отвечает: «Если в храм только по одному делу идти, то икона светится…» Видимо – если в храм только для молитвы идти.

Дядя мой – еврей по национальности, и все родственники раввины были. Но я помню, что самым счастливым днем для дяди был тот день, когда его дочь с внучкой покрестились (что на иудея совсем не похоже). И вот мне почему-то захотелось молиться о его упокоении. Батюшка благословил спросить у Ливерия Семеновича, а он сразу ответил: «Молись, крещенный» (во время войны, скорее всего).

Был у меня к нему и вопрос о духовной жизни: как страсти изживать, с каким настроем с ними бороться? Он ответил: «Сосна к сосне – лес будет, а осины – топляка в лесу много».